- Поздравляю! - сказал я брезгливо.
- Правда, прекрасно?
- Картинкя!
- Что?
- Так в Гёчейе говорят.
- Ты спятил? - спросила она изумленно.
- Может быть.
Она быстро взглянула на меня, кажется, даже с опаской.
- Я просто счастлива...
- Гм,- хмыкнул я, не дав ей договорить.
- ...что выступаю здесь... в консерватории. А ты только фыркаешь... да отпускаешь свои деревенские словечки.
В трамвае мы ехали молча - оба были страшно заняты. По моим наблюдениям, в этот вечер в вагон садились одни мужчины. Они двигались по проходу, хитро и жадно переползали от скобы к скобе и раскачивались, как обезьяны на ветках. Лишь только они приближались к Аги, глаза у них становились маслеными. У тех, кто потрусливей, глаза беспокойно метались и украдкой ласкали ее вызывающе оттопыренный бюст. Другие неуклюже вздрагивали, таращились, словно зачарованные, толкались и топтались на месте, игнорируя призывы кондуктора. Они вертелись, и я знал, что им надо: полюбоваться ее ногами.
Агнеш тошнотворно упивалась успехом. Глаза ее вообще не бывают холодными, неприветливыми - типичные глаза всех красивых женщин. Даже самым трухлявым хмырям она посылает веселые и благодарные взгляды, как будто они ее партнеры в игре. Все подонки, конечно, лопаются от радости, словно выиграли такое, на что никогда не рассчитывали.
Мы вышли у моста Маргит. Агнеш навалилась на парапет и уставилась на реку: в воде отсвечивали, двоились вечерние огни. Я тоже прислонился к парапету, понурил голову и закусил губу, мучаясь от желания задать давно терзавший меня вопрос.
Под нами проплыл пароход.
Агнеш, конечно, опять что-то надумала.
- Кажется, будто мы плывем. Странно. Правда? - сказала она и посмотрела на меня.
- Кто этот... в клеточку? - спросил я гораздо взволнованней, чем следовало.
- Кто?
- Ты же прекрасно знаешь.
- В клеточку? А-а! Пишти Козак...- Она вся просияла.
- Пишти-и? - произнес я с отвращением.
- Чудесный мальчик.
- Еще бы. По фасаду видно.
- Он тебе не нравится? - вызывающе, хотя с виду кротко, спросила она.
- Да что ты!. Товар без брака. Гладенький, как нейлоновый носок.
- Какой ты гадкий! Как ты смеешь так разговаривать!
- Как принято с предателями.
В душе моей поднялась странная горечь, я чуть не заревел и, не поднимая головы, поплелся прочь.
Сзади я слышал ее шаги.
- Кто же предатель? - с удивлением спросила она.
Внезапно остановившись, я вцепился руками в парапет и крикнул Дунаю, визгливо и резко:
- Кто? Ты! Одна ты!
Подбородок у меня плясал, и я не смел поднять на нее глаза. Она подошла и, терпеливо уговаривая, сказала:
- Что ты придумал... Ведь я водила тебя в детский сад, когда мы были еще малышами. Господи! Ну кто виноват, что ты поздно родился?
- Но я родился раньше, чем ты!
- На три дня. Этого мало.
- Почему? Есть множество случаев, когда жена старше мужа и живут прекрасно.
Я упрямо смотрел в отсвечивающую огнями воду. Она долго молчала, потом заговорила, в общем-то сдержанно:
- Не валяй дурака. Мы друзья - и ничего больше. А я не предатель. Возьми свои слова назад. Берешь?
Я молчал.
А она меня понукала все более нетерпеливо:
- Берешь или нет?
- Ладно. Беру. Что дальше? - Голос у меня дрожал, и она, к сожалению, поняла, что я жду от нее каких-то обещаний.
- Пошли! Вот автобус.
Как раз подошел двенадцатый. Она вошла, а я вскочил в последнюю секунду.
...Словом, я опоздал с рожденьем. А ты, что же ты так спешила?
На повороте галереи Агнеш, прощаясь, протянула руку, а я в тот момент и не подозревал, что дома уже шипит, загоревшись, бикфордов шнур и что в ближайшие дни один за другим последуют взрывы, которые выбьют на время из моей памяти все, что было до этого для меня таким важным, даже Агнеш.
■
Застекленное оконце в двери открылось.
- Не звони! У нас гость,- взволнованно прошептала Кати.
- Ну и что? Он спит?
- Не придуривайся! Входи поскорей.
Она взяла меня за руку, и через ванную мы пробрались в мою клетку. Из проходной комнаты совершенно отчетливо слышался неторопливый разговор. Я тихонько присел на тахту, а Кати вертелась поближе к двери.
- В этом случае уплывет тысяч двести! -сказал чужой спокойный голос.
- Да, примерно. Но надо доказать каждый филлер,- это сказал папа, и в голосе его было такое же раздражение, с каким он обычно разговаривает со мной.
- Я понимаю. Кроме того, я абсолютно уверен, что ваши рассуждения справедливы. Но скажите, товарищ Хомлок... почему вы откладываете?.. Ведь документация все подтвердит.
Папа не отвечал. Мы с Кати переглянулись. Она возбужденно посмеивалась, и глаза ее выражали примерно следующее: «Ух, интересно! Правда?» Поглядишь на нее и диву даешься: хоть бы раз поняла, что творится вокруг,- нет, ничего понимать не хочет.
Наконец папа заговорил, тяжело, глухо:
- Надо подождать. Тем временем что-нибудь подвернется.
- Корка от апельсина...- сказал гость и засмеялся.
- Вы напрасно иронизируете. Ведь так уже было.
- Я не иронизирую. Все, что вы говорите, вполне вероятно. Они так зарвались, что наверняка поскользнутся. Но... мне не хочется ждать.
- Мне тоже. Но сейчас надо. Впрочем, дело не в этом.
Снова молчание.
Потом скрип открываемой двери, дребезжанье посуды и голос мамы:
- Не угодно ли кофе? Отчего вы не снимете пальто?
- Премного благодарен. Действительно жарковато,- с живостью и очень любезно ответил гость.
- Я должен был раньше предложить,- сконфуженно сказал папа.
