Информируя ее, мама, должно быть, в подробности не вдавалась.
— Ничего, — сказал я и отвернулся.
— Здорово тебе всыпали! — В голосе ее слышались ехидство и сочувствие. Она раздвинула шторы, и в комнату хлынул яркий солнечный свет. Грустно... Ни разу в жизни я не спал до двух часов дня. Что же будет?
— Есть хочешь? — спросила Кати. — Не хлеб с жиром... Вечером мама сварила мясной суп. Встань, поешь.
— Потом.
— Где тебя избили?
— Меня не били.
— Я же вижу, — сморщившись, протянула Кати. — Вечно ты со всеми ссоришься.
— Семейная черта, — отрезал я. Имел-то я в виду одну Кати, но вдруг сообразил, что это применимо ко всем нам.
— Тебе бы лучше молчать... Ты ведь ссоришься больше всех...
Я задумался. С ней-то явно не стоит.
— У нас каждый считает, что виноваты другие, все, кроме него...
Кати сразу взвилась.
— Я сейчас же позвоню папе и скажу... — начала она шумно и вдруг осеклась.
Я облокотился о подушку. .
— Что именно?
— Чтоб он шел домой!
— Кретинизм! —сказал я и лег опять.
— А что мне ему сказать? — спросила она непривычно кротко, присела на край постели и зашелестела страницами книги.
— Не надо его звать домой! Просто поговори с ним повеселее... скажи, что у нас все отлично, погода прекрасная, солнце...
— Не придуривайся!
— ...Одно только плохо, что мама не спит по ночам. Глотает снотворное!
— Ага! — пробормотала Кати, желая казаться смышленой и в то же время не смея переступить черту, обозначенную для детей.
— Скажи ему вот что: мама жаловалась, что ей страшно не хватает папы, — внушал я настойчиво, но безуспешно.
— Этого я не скажу, — заупрямилась Кати и отодвинулась.
— Вот дурья башка! Это же самое главное!
— Он ни за что не поверит!
— Не валяй дурака! Делай, что тебе велят! — заорал я, трясясь от злости.
Кати испуганно вскочила, захлопала глазами и чуть не разревелась.
— Хорошо, я скажу, только не кричи на меня! — согласилась она наконец.
— И еще скажи, чтоб с мамой он был поласковей. Поприветливей, понимаешь? — сказал я не слишком приветливо.
— Понимаю, не такая уж я дура.
Я вскочил с постели и потребовал чистую рубашку. Она, как водится, заартачилась: дескать, взял себе манеру приказывать. Я пошел в ванную.
— Мама звонила твоему классному руководителю, — сообщила она мне в спину. — Все улажено... Он сказал, чтоб ты зашел, когда поправишься...
— Зашел? Это еще зачем? — Я пытливо вглядывался в физиономию сестрицы, но она смотрела на меня совершенно невинно, ничего не подозревая.
— Сам знаешь зачем. Может, подрался или еще что-нибудь.
— Ага! — сказал я, будто бы догадавшись. В общем, чистейшая муть. Фараон о драке не знает. А если б и знал, что тогда? Ему ведь вовек не догадаться, из-за чего была эта драка.
■
Когда на площадке третьего этажа я увидел Агнеш, в голове у меня мелькнуло, что произнести первое слово дьявольски трудно. Какой-нибудь слюнтяй никогда б не решился. Что ж, попытаюсь, подумал я кисло. Нельзя быть слюнтяем.
Агнеш, конечно, заметила меня сразу и еще у дома нарочно замедлила шаг. Она шла и оглядывалась, будто бы совсем равнодушно, но походка ее выдавала: она меня форменным образом подманивала. Агнеш не выбирает. Попадись ей хоть пень березовый и обрати на нее внимание, она б и его не пропустила.
У Майора на перекрёстке она остановилась. И сгорала от любопытства, куда я поверну. А я, не дойдя до нее нескольких шагов, молча остановился и довольно стойко выдержал ее взгляд.
Помахивая сумкой, она заговорила первая:
— Ты шел за мной?
— У меня тут как раз дела.
— Да? А какие?
— Я хотел попросить прощения у одного человека, — сказал я с удивительной легкостью, зато Агнеш смутилась.
— Ну, пожалуйста! — сказала она и шевельнула плечом, подзывая к себе.
— Вот только не знаю, будет ли тот человек один.
Агнеш засмеялась.
— Не валяй дурака, Андриш... Я уже не сержусь.
— Словом... ты ждешь кого-нибудь или нет?
— Противный мальчишка! Никого я не жду.
— Тогда дело другое. Прости меня.
— Ха-ха, просто взять и простить?
Я промолчал, зная, что сейчас начнется самое безрадостное кривлянье — она потребует, и мне придется ломать комедию, хочу я того или нет.
— Я смотрела телеспектакль, — хихикнув, начала она, — и там, представь себе, он упал перед ней на колени.
— Этого ты не дождешься!
— Нет, погоди! Она с надменным видом протянула руку, и он поцеловал.
— Ну, это еще куда ни шло! — сказал я, считая, что это мне по зубам.
— Давай! — моментально согласилась Агнеш и протянула руку. Я взял ее обеими руками, наклонился и вдруг почувствовал, что игра давно кончена, она кончилась еще там, на горе, и невыносимая дрожь пронизала все мое тело. Она заметила, отняла руку и посмотрела на меня таким взглядом, какого я никогда еще у нее не видел.
— Я иду в гастроном. Ты меня проводишь? — Прежней игры не осталось и в помине.
Я ее проводил. У входа в магазин она сделала рукой прощальный жест, куда более ласковый, чем когда бы то ни было, и я очень хорошо знал, что это значит.
■
Я пустился бегом, это меня успокаивало. Мне предстоял еще один разговор, На который я решился с величайшим усилием и отступать не хотел.
Быстро оправив воротничок рубашки, я постучал. Тишина. Тогда я нажал на ручку двери, она легко подалась, и я вошел. Дверь комнаты, куда в последний раз так приветливо пригласила меня Зизи, была распахнута настежь. В плотной дымовой завесе взад и вперед расхаживал Фараон. В полумраке комнаты нельзя было разглядеть его лица, но фигура казалась совсем чужой — никогда, даже летом, я не видел
