Неожиданно с адским грохотом она распахнула дверь, окинула нас мрачным взглядом и снова пошла вытягивать свои такты — угрюмо, сердито, чтоб аудитория знала, какое важное, трудное и совершенно дурацкое задание она получила.
— До, ми, соль, ля, соль, ми, до, — неслось по дому дрожащее тремоло. Мама тоже дошла до белого каления, и тогда я решил прервать представление:
— Перестань визжать!
— Я не визжу, а упражняюсь!
— Упражняйся в кухне или... где хочешь. Только не здесь! — С мамой не имело смысла спорить, наш жаворонок тут же вылетел в кухню и притих.
Стояла мертвая тишина. Мама потянулась и, вставая, захлопнула книгу.
— Который час?
— Семь, — сказал я. — Пойду к Чабаи.
— Так поздно?
— Я не понимаю примера.
— А почему не слушаешь на уроках? Что еще за новости! В семь часев вечера...
— Если ты объяснишь, я не пойду! Чему равно 5х2—Зх? Давай!
— Ах, бессовестный! Никуда ты не пойдешь! — слезливо крикнула мама.
Я пожал плечами. Мне-то ведь безразлично. Я вернулся в свою комнату, поставил локти на стол и склонился над тетрадкой. Ну и не решу примеры. Велика важность!
Не успел я еще успокоиться, как дверь неожиданно отворилась, с пятнами на лице появилась мама и остановилась на пороге, как гостья, теребя в руках платочек. Я приготовился к самому худшему... Это было совсем необычно.
— Андриш... Андриш... — сказала она, — можешь идти к Чабаи! — Это звучало так, будто перекрестным допросом подсудимого приперли к стенке и он вынужден во всем признаться. Хотел бы я знать, к чему столько треска?
Она готова была разрыдаться; я встал, чтобы как-то ее успокоить, но она тут же повернулась к двери, словно пересказала вызубренный текст и ждать от нее больше нечего.
Теперь она закроется в папиной комнате, ляжет на папину тахту и будет плакать... Уж это точно!
Несколько минут я смотрел на дверь, за которой скрылась мама, потом тихонько выскользнул из дома. Шел дождь. Задрав голову, я подставил лицо под его холодные струи.
Надо бы предупредить Кати, чтоб не беспокоилась...
■
Фараона заменяла учительница Бодор. Класс с глубочайшим интересом следил, как она спускается с кафедры, подходит к столам, с какой поразительной легкостью несет свое колышущееся рыхлое тело. Сказав несколько затасканных фраз о том, что она, дескать, ждет от нас того-то и того-то, — а ребята только и ждали, чтоб она шевельнулась, потому что тогда она похожа на огромную, сотрясаемую ветром грушу, — Бодор принялась проверять дневники. Многие, как водится, были не подписаны — вот тут-то она свою желчь и выпустила: в классе, мол, царит совершеннейшая распущенность. Это она шпильку в Фараона всадила.
В моем дневнике она сразу же обнаружила, что замечание не подписано. «Андраш Хомлок учинил в школе драку», — прочитала она и воззрилась на меня с немым укором, а я, сжав губы, ждал, что последует дальше.
И вот выстрел грянул.
— Уж если у тебя хватило мужества драться, его должно было хватить и для признания.
Блеск! Звучало просто великолепно! Моя задунайская бабушка в таких случаях говаривала: «Этот тоже нашел вымя между рогами».
Класс загалдел, а Шомфаи, к которому она стояла спиной, изобразил, какой у нее потрясающий зад.
Она не поняла, отчего зашумели массы, и продолжала дознание:
— Почему у тебя не подписан дневник?
— Как вам угодно было отметить, я боялся получить взбучку. Только поэтому!
Класс дружно грохнул.
Она приказала всем замолчать, прекратила расследование, но пригрозила, что через несколько дней снова устроит налет и тогда уж не сдобровать тому, кто и тэдэ и тэпэ.
Без Фараона в школе стало куда скучнее.
■
Утром мы с Кати торопились в школу, а под вечер, когда я вернулся домой, мама со страшной силой наводила на себя красоту. Кати, как водится, была «вне дома» — она шатается гораздо больше, чем я... Изворотливость ее поразительна: наплетет черт знает что и целый день носится за милую душу. А поймаешь ее с поличным, наврет с три короба, что гуляла с Маца или провожала Жужу на тренировку.
Мама уложила волосы. Заколола пучок и сделала легкий начес — любимая папина прическа. Я подошел к двери ванной. Мама старательно поливалась духами; я сказал, что бретелька на комбинации отрывается — пришлось тащить иголку и нитку, и она быстро ее пришила.
— Пожалуйста, сумку, скорее! — Она махнула рукой, давая знать, что уже опаздывает, и... вынула маникюрные ножницы; подпиливая ногти, она бросала на меня короткие таинственные взгляды. Ага, пора, значит, проявлять любопытство. Ну, за этим дело не станет.
— Куда ты собираешься, мама? — спросил я сверхбодрым тоном.
— Никуда!
Все в порядке, все ясно.
— Ты кого-нибудь ждешь? — задал я следующий вопрос.
— Да, жду. Кое-кто должен сегодня прийти, — сказала она таким загадочным тоном, словно начала сказку из «Тысячи и одной ночи». Только сказка эта была донельзя знакома.
Ей хотелось продолжить игру в вопросы-ответы, но я сказал, что уже четверть шестого и лучше мне встретить гостя у дома.
— Ступай, милый, — с чувством сказала она и, когда я уже закрывал входную дверь, крикнула вслед: — Ты рад?
Я сделал вид, что оглох. Если б стал отвечать, то наверняка скартавил бы и сказал: «Я гад». А она бы решила, что я спятил, или завелась бы насчет того, как бессердечна современная молодежь.
■
Выйдя за ворота, я стал в сторонке и издали смотрел на прохожих: на старуху с таксой, на дядю Мики, на элегантных пижонов — из тех, что обычно токуют вокруг Агнеш... Если подойти близко, придется здороваться, а ведь надо хорошенько обдумать, с кем как... Лучше всего, по возможности, избегать приветствий. Не прошло и пяти минут, как на углу показался папа. Неторопливо, широким шагом я двинул ему навстречу. Он не отрывал от меня глаз и, когда мы сошлись, прижал к себе.
— Как живешь? Хорошо? — спросил он.
— Хорошо, — сказал я и почувствовал, что краснею. Он, единственный человек на свете, заметил, что я
— Ты цветов не купил?
— Вот видишь, забыл. Может, купишь?
Я кивнул без особой радости. Мне хотелось присутствовать при их встрече. Хотя понимаю, что третий лишний...
Спускаясь по лестнице, я прыгал через пять ступенек, поднимался же гораздо медленнее. И мое беспокойство было небеспричинным. Уже в прихожей я услышал легкую перепалку.
— ...я просто счастлива, что вся эта грязная история кончилась! — капризно и нервно говорила мама. Ей
