– Вставай и иди за мной, Меривел, – говорят он. – Нам есть о чем потолковать.
Не в парадные покои он ведет меня, а в свою лабораторию; это место – когда я жил в Уайтхолле, – всегда восхищало меня, там живой ум короля был постоянно занят все новыми экспериментами, самым захватывающим из которых было получение ртути. В лаборатории стоял запах, похожий на тот, что всегда присутствовал в комнате Фабрициуса в Падуе: на ночном столике тот любил препарировать ящериц. Этот запах вызывал представление о нечистотах или могильном склепе, однако всегда действовал на воображение. Пока не оставил медицину, я считал, что этот запах сопутствует открытиям.
Как только мы оказываемся в лаборатории, король стаскивает с себя камзол и швыряет на пол. Химик еще не пришел, и пока мы в комнате одни. Я поднимаю камзол и держу его в руках, глядя, как король крупными шагами ходит вдоль столов – смотрит, проверяет, нюхает.
Похоже, его занимают только опыты, и я начинаю думать, что обо мне забыли. Но тух король останавливается, берет склянку с ярко-красной жидкостью и смотрит ее на свет.
– Обрати внимание» – замечает король, – это слабительное я сам составил и запатентовал.
– Превосходно, сир, – говорю я.
– Лекарство действительно превосходное, это не обычный, скучный медицинский препарат. У него есть одно дополнительное свойство – я его отнюдь не добивался, – одновременно и поучительное, и забавное. Мы назвали это лекарство Королевскими каплями. Я накапаю его тебе в вино, и посмотрим, что будет.
Я молчу. Король усаживается на скамью подле меня и внимательно вглядывается в мое лицо.
– Время изменило тебя, Меривел, – говорит он. – В тебе пропала живость.
И на это я не нахожу что ответить.
– Такой взгляд я вижу у многих моих подданных, он говорит о том, что они перестали думать и предпочитают просто
Я кладу рядом с собой камзол из плотной парчи, от него исходит тонких запах духов, такой же запах источают даже королевские перчатки и платки.
– К счастью для Англии и, возможно, для тебя, мой драгоценный шут, на нашем острове объявилось нечто, что может нас всех пробудить от сна.
– Что же это, сир?
– Чума, Меривел. Бубонная чума. В Дептфорде она уже унесла четверых. И будет распространяться дальше. Кто-то уцелеет, кто-то умрет. Но все очнутся от спячки.
– Я ничего не слышал о чуме, сир.
– Но ты ведь живешь в Биднолде. Залег в норфолкскую берлогу. Спишь и видишь сны.
Я хочу ответить, что если и вижу сны, то только о прошлом, – хочется, чтобы вернулось прежнее время, но тут король достает из кармана кружевной платок и не без нежности утирает пот с моего разгоряченного лица.
– А теперь поговорим о мисс Клеменс, твоей жене, – переходит он к главному, приведя в порядок мой внешний вид. – Для этого я и позвал тебя, Меривел. Зная твой характер – надеюсь, я в нем не ошибся, – верю, что ты, как и твой отец, принадлежишь к людям, сознательно принимающим тот статус, в каком они оказались благодаря стечению обстоятельств и – в не меньшей степени – свойствам своих натур; такие люди не станут унижаться, гоняясь за тем, чего у них быть не может. Тебе ведь достаточно дарованного Нами, так ведь?
– Да, сир.
– И хоть ты, боюсь, совсем обленился, но ведь не станешь изводить себя черной завистью, желая большего,
– Нет.
– Или все-таки изводишь? Может, мечтаешь о титуле герцога?
– Нет, нет… Даю слово.
– Хорошо. Кстати, глянь вон на ту жабу, что в конусообразной банке. Поможешь ее препарировать?
Я смотрю в ту сторону, куда указывает король, и вижу ужасную, огромнейшую жабу – раздувшуюся и затвердевшую после смерти.
– Как пожелаете, сир, – отвечаю я.
– Пожелаю. А теперь слушай, Роберт. Твой брак с Селией я затеял, чтобы спрятать ее от проницательных глаз леди Каслмейн, мне было удобно являться к ней тайно и развлекаться вдали от любопытных взглядов.
– Это мне известно, сир.
– Очень хорошо. Значит, ты можешь вообразить мою досаду, проникнуться моей яростью, когда я услышал от твоей жены требование порвать с Каслмейн, не крутить романы с актрисами из «Плейхауза» – словом, спать только с ней, не считая нашей доброй королевы. На это я, естественно, ничего ей не ответил: никто из подданных не имеет права ставить мне условия. Просто распорядился, чтобы она покинула дом в Кью, оставив там все имущество, кроме платьев и драгоценностей, и ехала к тебе, где должна оставаться до тех пор, пока ей не станет мучительно стыдно за свою глупую назойливость.
Король встает и вновь начинает ходить взад-вперед, следя за развитием химических реакций. Я вижу, как у него дергается щека, – верный знак королевского гнева. Я молчу и только киваю. Проходит минута- другая. Король берет в руки крупный пестик и, размахивая им для большей выразительности, продолжает:
– И все же, увы, Меривел, я скучаю по ней. Плотью я ужасно к ней привязался, хотя с удовольствием отшлепал бы глупую девчонку. Вот такие дела! Разум твердит: забудь о ней, но неуемный королевский инструмент крутит головкой и ищет ее повсюду. А ведь жизнь коротка, Меривел. И плотским радостям следует отдаваться с той же страстью и энергией, как и прочим делам, – помнится, когда-то ты, как никто другой, понимал это.
– Да и сейчас, сир, если…
– Тогда сделай для меня вот что. Объясни Селии всю несуразность ее требований. Напомни ей о моей любви к порядку, к общественной иерархии и о том, как отвратительны мне те, кто пытается прыгнуть выше головы. Научи ее довольствоваться тем, что у нее есть, – а это, согласись, немало, – и не надеяться на большее. Скажи ей, что если она придет ко мне исполненная смирения, то к ней все вернется – дом, слуги, деньги и время от времени ночи с королем.
Роль посредника не очень меня радует. Я хочу сказать королю, что слишком мало общаюсь с Селией, и, боюсь, нелюбовь ко мне помешает ей проникнуться королевской мудростью, но тут король берет меня за руку и говорит: «Хватит об этом. Теперь это дело в твоих руках. Пойдем, Меривел, я налью тебе стакан вина, а в вино добавлю одну-две капли моего эликсира!»
Гнев короля утих так же быстро, как и зародился. Наливая вино, он ищет нужное соотношение и сдавленно смеется. Я слежу за его руками, ловлю улыбку, столь мне дорогую. И неожиданно обретаю уверенность: в намерения короля не входит причинить мне вред – каким бы ни был состав этого стимулирующего средства.
Напиток выпиваю залпом. Король доволен и восторженно бьет себя по ляжке.
– Вот так молодец, – говорит он. – А теперь займемся жабой.
Бессмысленно, решаю я, напоминать королю Карлу, что я уже много месяцев не держал в руках скальпеля, и тем более говорить, что я сознательно заставил себя позабыть все, касающееся хирургии. Кроме того, я вижу, что ему ужасно хочется самому распороть жабу, продемонстрировав мне ловкость своих длинных пальцев, аккуратность и безупречность работы. Поэтому я молчу и наблюдаю, как извлекают жабу из банки и кладут на поднос. Его Величество закатывает рукава рубашки. Я слезку за происходящим – только и всего, и вдруг меня пронзает острое ощущение счастья, такого чувства я не испытывал с тех давних дней, когда встречался с Рози Пьерпойнт, брал уроки тенниса, играл в рамми, получил от короля в подарок столовые салфетки.
Король разрезает жабье брюшко, оттягивает и накалывает светлую кожицу.
– Сейчас мы увидим, как блестят ее кишочки, – говорит он, делая первый надрез.
Как король ни аккуратен, но внутренности вываливаются довольно беспорядочно. Годы спустя в моих ушах вновь слышится ворчание Фабрициуса: «Смотри, Меривел, не запутайся в кишках! Ты не Лаокоон!»[40]
