– Но портрет…
– Закончен. В тот же день король прислал за ними экипаж, они сели в него и были таковы.
Я снова откинулся на подушки. Мой взгляд остановился на бирюзовом балдахине. «Всему конец, – услышал я свой голос. – Больше она сюда не вернется. Какое сегодня число, Уилл?»
– Сейчас февраль, сэр. Двадцать второе.
Спустя неделю, когда я сидел у камина и рассеянно смотрел на огонь, Уилл принес письмо. Как я и думал, оно было от короля. Написал его, правда, не король, а один из его секретарей, и содержало оно следующий приказ:
– Что ж, сказал я Уиллу, принесшему это послание, – Финн сделал свое черное дело.
– Простите, сэр?
– Да нет, ничего. Король приказывает мне ехать в Лондон, Уилл. Но не для того, чтобы осыпать своими милостями.
– Но вы еще слишком слабы для поездки, сэр.
– Ничего не поделаешь, Уилл. Поеду не верхом, а в карете. Ты согласишься сопровождать меня?
– Охотно, сэр Роберт.
– Значит, выезжаем завтра на рассвете. Приготовь мой черный с золотом камзол и шитые золотом штаны.
– Хорошо, сэр.
– И упакуй табарду, сшитую для жены. Преподнесем ее в дар королю. Хотя, опасаюсь…
– Чего, сэр?
– Что такого подношения недостаточно.
Не буду останавливаться на перипетиях нашего путешествия, скажу только, что, когда Уилл увидел наконец впереди Тауэр и башни Лондона, он пришел в неподдельный восторг и по-детски радовался тому, что после тридцати девяти лет жизни в Норфолке воочию увидит все эти чудеса. А когда до его норфолкской башки дошло, что у него есть реальная возможность увидеть самого короля, он даже пустил слезу, чем за пять минут доставил мне больше удовольствия, чем я испытал за все последние недели. (Живя в Биднолде, я очень привязался к Уиллу Гейтсу. Если б нам вдруг пришлось расстаться, я часто вспоминал бы его.)
В пути мы дважды останавливались на ночлег и в Уайтхолл прибыли утром третьего дня. Все это время мы путешествовали в табардах, и только на последней стоянке в Эссексе я надел черный с позолотой костюм и наложил на лицо слой пудры – моя кожа, вся в корочках после кори, выглядела отвратительно. Не хотелось, чтобы король подумал, что я страдаю золотухой.
В сопровождении Уилла (он был великолепен в бежевом камзоле и серых чулках) я в очередной раз ступил в Каменную галерею, где однажды был так потрясен близостью Его Величества, что разом похоронил надежды отца на мое будущее. Так же, как и тогда, в галерее стоял гвалт, люди перемещались в обоих направлениях; я знал, что большинство из них – просители, ищущие поддержки и помощи, их отправят домой ни с чем, но завтра и послезавтра они придут снова.
Я назвал свое имя страже у королевских апартаментов – меня попросили подождать. Прошел час, все это время я стоял на ногах и страшно устал, в какой-то момент мне даже показалось, что я сейчас упаду. Уилл, поддерживая меня за локоть, подвел к колонне, чтобы я мог прислониться. Я видел, как он, разинув рот от изумления, провожает взглядом некоторых придворных и их дам. Даже на моем крокетном поле не видел он таких великолепных перьев и пряжек, даже за моим обеденным столом не видел дам в таких роскошных туалетах. «Готов поручиться, сэр, – прошептал он, – у этих господ денег еще больше, чем у вас».
– Ты прав, Уилл, – ответил я. – Гораздо больше.
Наконец явился посыльный и сообщил, что мне надлежит прибыть во дворец в час дня и сразу же идти на второй королевский теннисный корт (любимый корт короля), там Его Величество соблаговолит меня принять. Я в смятении смотрел на посыльного и уже собрался просить, чтобы он сказал королю о моей недавней болезни, после которой я так ослабел, что не могу без посторонней помощи ходить по галерее, не говоря уж о том, чтобы играть в теннис, но тот бесцеремонно отвернулся от меня и пошел прочь, – мне же не хотелось выставлять себя дураком и кричать вслед. Я пожал плечами. «Остается только пойти и съесть хороший кусок мяса – может, это придаст мне сил», – сказал я Уиллу.
В полдень мы сидели в таверне «У кабана» на Боу-стрит. Я заказал Уиллу устриц и пирог с голубями, а себе – кусок мяса с мозговой косточкой, поджаренный на углях, и крепкого портера – испытанное сочетание для поднятия сил. Мы выпили немного пива, Уилл обсасывал устрицы, жадно поглощал пирог, я же с трудом проглотил два кусочка мяса – у меня пропал аппетит: Уилл воздал должное и моему мясу, я же тем временем извлек из кармана часы и ждал, когда стрелка достигнет нужного места.
– Я близок к смерти, Уилл, – сказал я неожиданно. – Печенками это чувствую. Сегодня я умру.
Уилл утер рот мятой салфеткой.
– От чего, сэр?
– Еще не знаю.
Думаю, теперь вы знаете меня достаточно хорошо. И нет нужды напоминать, как мучительно и одновременно чудесно для меня находиться в присутствии короля. Лицо мое покрылось нездоровым румянцем, радостное возбуждение охватило все мое существо, это совмещалось с пронзительно острым и печальным желанием повернуть вспять время (время, которому король уделяет столько внимания) и стать снова тем. кем я был раньше – Меривелом-шутом.
Моя любовь к Селии (в силу того, что любовь по своей природе – собственническое чувство) могла ослабить желание видеть короля, ее любовника, однако этого не произошло, и когда он вошел в пустой, уединенный корт, меня прошиб холодный пот подобострастия и страха.
Короля сопровождали два постельничих, один нес особые туфли, в которых король любил играть в теннис, другой – две теннисные ракетки; деревянная ручка королевской ракетки была украшена алой лентой. Хотя я испуганно забился в самое темное местечко – под навес боковых дверей, король сразу же меня заметил. Те, кого король вначале обласкал, а потом обдал холодом равнодушия, рассказывали, что его настроение можно распознать с первого взгляда – он никогда не лицемерит. Даже перед парламентом (по отношению к которому, как считают некоторые, ему стоит проявлять больше такта) он не может скрыть частого недовольства его работой.
Уилла я оставил за дверями корта, а сам стоял, держа в руках подарок – меховую табарду, красиво упакованную в желтую ткань. Не выпуская свертка из рук, я низко поклонился – при этом мои тазобедренные суставы хрустнули, как у глубокого старца. Я поднял глаза. Король – он, похоже, стал еще выше со времени нашей последней встречи – сурово взирал на меня сверху вниз, такой взгляд был у Фабрициуса, когда тот смотрел на нерадивых немецких студентов. Я предчувствовал, что король недоволен мной, но не представлял, до какой степени его недовольство может на меня подействовать. Меня пошатывало. Я оперся на колонну. Только бы не упасть!
– Что с тобой, Меривел? – спросил король.
– Я был болен, сир.
– Да, ты выглядишь больным. Но меня это не удивляет. Если человек нарушает установленный порядок вещей, сначала страдает его разум, потом – тело.
Я не знал, что ответить, поэтому просто кивнул и протянул подарок.
– Что это? – спросил король, с некоторой неприязнью глядя на пухлый сверток.
– Подарок, сир. Мое собственное изобретение. Согревает холодной зимой.
– Но мы на пороге весны, Меривел. Разве ты не заметил?
– Не заметил. Я долго не покидал свою комнату.
– Ладно уж. Покажи, что у тебя там.
Я неловко и суетливо развернул сверток, извлек на свет табарду и приложил к себе – так всегда делала
