плаксе хороший подзатыльник.
Такой уж бестолковый уродился Вовкин братишка Дим. Толстый и бестолковый. Куда Горька с Вовкой ни пойдут, и он сзади плетется, а с собой лучше не бери — обязательно потеряется. Всегда с ним разные несчастья случаются: то его куры клюют, то его оса кусает, то пуговицу проглотит, то на крышу залезет, а слезть не может; а уж падает на каждом шагу. Удивительно даже, как это на ровном месте — и падать!
Сегодня с утра все клянчил, чтоб ему ружье дали. А ружье это Горька с Вовкой несколько дней делали: из доски вырезали ложе (такая твердая дубовая доска попалась, что, когда ее по очереди кромсали ножом, огромные мозоли на ладонях натерли), к ложу прикрутили проволокой железную трубку — ствол; длинный, во весь ствол, выстругали боек, приладили красную тугую резинку, и получилось ружье. Вложишь в ствол горошину или там маленький камешек, оттянешь боек на резинке, прицелишься и — хлоп: заряд летит, куда хочешь, даже через весь двор, и бьет очень даже сильно — это Горька испытал на собственной спине, когда подставил ее для пробы!
А Диму дай ружье — сломает. Положим, не сломает, да только зачем ему? Маленький! А тоже просит — дай, дай!
Теперь вот пристает, чтоб его с собой на реку купаться взяли.
— Мы далеко пойдем! — уговаривал его Вовка. — Тебе туда нельзя. Знаешь, куда мы идем? В лес идем! Там волки, знаешь? Г-г-гам! — и съедят… Они всех маленьких едят!
— Не едя-я-ят! — заныл Дим. — Пойду-у-у…
— И еще там сидит такой зверь, — Вовка чуть-чуть подумал, наморщив вспотевший лоб, — и этот зверь очень страшный… хандрилла!
— Какой хандри-и-илла-а? — спросил Дим плаксивым голосом, но перестал тереть нос.
— Очень обыкновенный… Ну, такой вот…
— Руки длинные, — вмешался, подмигивая Вовке, выдумщик Горька, — весь в красной шерсти, а зубы как у собаки, — гаф, гаф! Сидит в кустах и караулит, как увидит маленького: цап-царап — и в мешок! И потащит к себе в нору! Да-а-а… А когда в домах свет зажгут, в окна смотрит…
— Вечером?.. — тихо спросил обеспокоенный Дим.
— Ага. Вечером. И когда все уснут и свет погасят, он как вылезет из-под кровати, да как…
— Ты уж больно, Горька, — не вытерпел Вовка, — не надо так. А то он по ночам бояться будет…
— Ну, как хочешь…
И Горька, показывая, что ему все равно, отвернулся к окну.
За окном небо голубое-голубое, а на нем облака как кипы ваты. Ветерок кустами шевелит. Прохладный ветерок — с реки. И слышно, как там, на реке, мальчишки перекликаются. Так бы и выскочил Горька в окошко!
— Вот видишь, — опять приступил к Диму Вовка, — страшный зверь?
— Страшный… — вздохнул Дим.
— А мы тебе сейчас молоток с полки достанем. Хороший молоток! И ты будешь в заборе гвозди забивать, как настоящий плотник, — тук, тук, тук! Ладно?
— Не хочу молоток! Хочу с ва-а-аааа-ми! — Тут Дим и разревелся, да так, что Горька заткнул уши, зажмурился и упал на табуретку, чуть не задавив спавшего там кота. Кот мяукнул и выскочил во двор, а со двора закричала Вовкина мать:
— Вы чего там делаете? Зачем Димку обижаете?
— Мы ничего, не обижаем, мам! Он сам орет, а мы ничего! — высунувшись из окна, миролюбиво пояснил Вовка и, обернувшись, зашипел на Дима:
— Ладно-ладно… Пойдешь-пойдешь… Только молчи…
Друзья были в безвыходном положении.
— Эврика! Нашел! — воскликнул вдруг выдумщик Горька.
Он стал что-то шептать Вовке на ухо, и постепенно выражение безнадежного отчаяния исчезало с Вовкиного веснушчатого лица и сменялось веселым озорством.
— Дим! — сказал Горька, кончив шептать. — Хочешь играть в часовых?
Дим с недоверием посмотрел на Горьку, потом на Вовку, стараясь угадать, нет ли какого-нибудь подвоха.
— В часовых?..
— Ага. В часовых.
— Хочу… — нерешительно сказал Дим. — А как мы будем играть?
— Очень просто, — сказал Горька. — Чур я командир! Слушай мою команду! Стройся!
Вовка, ухмыляясь, стал по стойке «смирно». Рядом вытянулся моментально просиявший Дим.
— Напра-а-во! — скомандовал Горька, вешая ружье через плечо.
Вовка задудел марш, хлопая себя по толстым щекам, как по барабану, и, отбивая босыми пятками шаг, пошел к двери. Дим, счастливый и необыкновенно серьезный, семенил за ним, стараясь попадать в ногу.
Горька шел сзади и командовал:
— Ать-два! Ать-два! Левой! Правой! Ать-два! Вовкин дом стоял у самой дороги, за дорогой была вырубка, заросшая ольховником, за вырубкой — заливные луга, зеленые, свежие, широкие, до самой реки. Процессия пересекла дорогу и вошла в ольховник.
Там, недалеко от дома, с незапамятных времен ржавел изувеченный остов легковой автомашины. Предприимчивые мальчишки давно отломали от него на всякие свои нужды все, что только можно.
Дойдя до этого места, Горька скомандовал:
— Стой!
Поднял валявшуюся на земле толстую палку, обломал с нее сучья и торжественно вручил Диму:
— Дим! Назначаю тебя часовым! Вот тебе оружие, береги его. Говори: «Есть!»
— Есть! — послушно сказал Дим, одной рукой беря «оружие», другой отдавая честь «командиру».
— Ты теперь часовой! — принялся объяснять Вовка. — Это ужасно ответственно — часовой! Он должен, если его поставили, охранять и никуда не уходить, хоть там что! Понял? А если враги налетят, защищать и ничего не бояться. Понял?
— Понял!
— А если уйдет куда-нибудь, значит, он не часовой, а так… вообще… С ним, значит, никто водиться не будет. И никуда брать не будут. Вот.
— Говори: «Есть!»
— Есть! — сказал Дим. — А вы где будете?
— А мы пойдем на разведку.
Приятели юркнули в кусты.
Дим, гордый сознанием возложенной на него ответственности, положив «оружие» на плечо, принялся похаживать взад-вперед.
А Горька с Вовкой изо всех сил поспешили к реке по мягкой, как ковер, мураве, по желтым лютикам, по белым и розовым кашкам, перепрыгивали через канавы и дышали полной грудью: прямо гора с плеч свалилась!
Луг звенел кузнечиками. По нескольку десятков их, только шагнешь, взлетало из травы, ударяясь об ноги, как взрыв.
Солнце приятно жгло спины и плечи.
Далеко в лесу, за рекой, куковала кукушка. Покукует, помолчит и опять: «Ку-ку, ку-ку!» Сидит, наверное, где-нибудь на ветке, среди листьев, серая такая, и кукует…
Луг пахнул пригретыми цветами и сеном, и ребята, весело шагая, радовались, что так ловко отделались от Дима и что теперь не придется им нянчиться со всякими там маленькими, которые вечно привяжутся и тащи их с собой!
— Вот здорово я придумал! — ликовал Горька. — Пусть себе охраняет! Постоит-постоит и домой пойдет — жаловаться. Я маленьких знаю.
— Это верно, — соглашался Вовка. — Только вот, Горька, я боюсь, как ты…
Но тут Вовка сразу забыл, что хотел сказать, потому что увидел здоровенную стрекозу. Трепеща на
