опасность: он отчаянно дернулся на нитке, отцепился и плюхнулся на бетонный берег. Мальчики просто смотрели на него: как он ползет обратно к воде, извиваясь змеей. К его гибкому скользкому тельцу прилипли чешуйки ржавчины и крупинки кирпичной пыли. Он, наверное, чувствовал запах воды. Запах родного дома. Всего в каком-нибудь футе. Но там стояли мальчишки, и угорь стал забирать влево, в густую тень.
— Хватай его, — закричал В.
И А схватил, потому что он знал, что так надо. Ему было противно держать в руках эту извивающуюся, склизкую рыбу-змею. Но он дерлсал, держал крепко. Одной рукой — за шею, где жабры; другой — за хвост. Угорь бился в его руках, злобно таращился, разевал рот, скалил мелкие острые зубки, в которых запутались ворсинки красной шерсти.
— Дай что-нибудь, чтобы его закрепить. Быстрее, — сказал он.
В подскочил к нему с их копательными инструментами. Подставил под угря дощечку, которую А использовал вместо лопатой, потом проткнул спину рыбины гвоздем и вбил гвоздь в дощечку половиной кирпича. Угорь издал странный звук, похожий на булькающие шипение, и судорожно выгнулся. Брызнула густая кровь. Одна капля попала В в рот.
Угорь боролся за жизнь еще час, пока его мучители ели бутерброды, которые мама дала А с собой в школу. А всегда делился с другом своими обедами. В получал бесплатное питание в школьной столовой, но там не давали «с собой». Они попытались скормить угрю раскрошенную корку хлеба, но у него почему-то совсем не было аппетита. Он извивался на дощечке, стараясь достать гвоздь зубами, кусал сам себя, выгрызал в себе дырку. Она становилась все больше и больше, но угорь все равно не мог вырваться.
Когда он наконец затих, В отодрал его от дощечки и зашвырнул в реку. Угорь сразу ушел под воду, а потом, совершенно непостижимым образом, всплыл на поверхность. Они с В принялись его топить, швыряя камни, как раньше — в гандон. Но угорь упорно не тонул и, в конце концов, скрылся из виду, унесенный вялым течением.
Даже после бутербродов и половины бутылки лимонного сока В по-прежнему чувствовал во рту привкус крови угря. Она проникла в него, глубоко-глубоко. И еще ему очень хотелось помыть руки с мылом. Ему казалось, что они грязные. Очень грязные. После угря. То же самое он испытывал всякий раз, когда ему приходилось прикасаться к брату, такому же мокрому, склизкому и противному. Ему казалось, что он весь испачкался в этой липкой гадости. Ему казалось, что эта дрянь оставит отпечатки на коже, которые будут видны даже завтра и послезавтра.
Они бросили удочку на берегу и поднялись к дороге.
В всегда был разбойником, как Просто Уильям.[21] Но хулиганские выходки и веселые шалости почему-то считаются неприемлемыми у «нормальных людей». Ты непременно плохой, если у тебя не пушистые короткие волосы, а нестриженные сальные патлы. Если ты вечно грязный, не потому что лазишь по деревьям, а потому что не любишь мыться. Если у тебя не пухлые, а тонкие губы, которые ты презрительно поджимаешь вместо того, чтобы растягивать в идиотской улыбке. Но дело было не только в этом. Он мог петь слова, но не врубался в мелодию. Чего-то в нем не хватало, в этом мальчике по имени В, что-то в нем надломилось, а может быть, просто не развилось изначально, потому что ему не дали развиться. И люди чувствовали эту зияющую пустоту. И она сразу их настораживала. В любил смотреть людям в глаза, и этот взгляд их смущал и нервировал. В, которому было плохо и неуютно, создавал вокруг себя поле неловкости и тревоги, расходившееся в пространстве, как круги по воде. Когда он прогуливал школу, учителя не заостряли на этом внимания, потому что, когда его не было в классе, всем было приятней и легче. Не было этого гнетущего напряжения, предчувствия беды, как будто витавшего в воздухе. То есть так они говорили уже потом.
В жил в районе многоквартирных домов, которые жались друг к другу наподобие башен термитника; безликие коробки разной высоты. Сквозь это скопление зданий вились тоннели, ведущие в невидимые дворы. Над узкими улочками были натянуты веревки под неестественными углами. На веревках сушилось белье. Некоторые вещи были настолько старыми, что их уже нельзя было отстирать нормально. Тамошний воздух всегда был прохладным и влажным, и белье сохло плохо. Район собирались сносить, чтобы построить на его месте что-нибудь более пригодное для жизни. Но этот проект, как и сам город, приказал долго жить из-за нехватки средств. Здесь почти не осталось детей. Когда началось выселение, семьи с детьми были первыми на очереди.
Нo брату В нравилось в этом районе. Он добывал деньги на всю семью, промышлял в основном воровством, и здесь ему было вполне вольготно. Полиция даже и не совалась в этот «поганый» микрорайон, потому что здесь были сплошные темные подворотни и проходные дворы, каждый из которых соединялся еще с тремя-четырьмя. Когда знаешь все ходы-выходы, убежать от преследователей — раз плюнуть. А если нет сил убегать, всегда можно укрыться в пустой квартире, которых тут более чем достаточно. Главное — это добраться до микрорайона. И все, считай, ты в безопасности. Насколько это вообще возможно: чувствовать себя в безопасности в таком злачном месте. Впрочем, брат В именно так себя здесь и чувствовал. Он входил в банду, члены которой не слишком любили друг друга, но все-таки объединялись, когда надо было кого-то избить или обокрасть квартиру. Они называли себя Муравьями. Не потому что считали себя ничтожными букашками, а в честь банды из мультсериала.[22]
В точности, как сатанист, В ненавидел того, кого боготворил: своего брата. Брата, который учил его жизни, который его защищал и использовал. Брата, к которому В вскорости должен был поступить в «подмастерья». Этого неадекватного отморозка, который любил похваляться количеством женщин и пидоров, которых он соответственно отымел и отпиздил. Однажды ночью, он ввалился в комнату В пьяный в хлам и изнасиловал его, обзывая при этом червем и гнидой. А потом заставил поклясться самой страшной клятвой, что В ничего никому не расскажет. И В, конечно же, не рассказал. Он боялся даже подумать о том, что было в ту ночь.
Эту страшную тайну В попытался использовать для того, чтобы заполнить свою внутреннюю пустоту. Забить брешь в омертвелом сердце. Но тайна билась внутри и рвалась наружу, лишь расширяя пролом. И тогда он ее похоронил. Там, под мостом. У реки.
J как в Jonah[23]
Как будто сглазили
Крис кладет свой мобильник обратно на приборную доску, заваленную всяким барахлом. Говорить по мобильному за рулем — это не входит в число нарушений, за которые он регулярно материт других водителей. До того, как Джек угодил в колонию, он ни разу не видел мобильного телефона, разве что по телевизору. А теперь они есть у каждого. Даже у школьников из младших классов. У Джека тоже есть сотовый. «Подарок» Терри, вкупе с пейджером экстренного вызова. Чтобы они всегда были на связи. Из соображений безопасности. У Криса не телефон — а конфетка, тонкая «Nokia» последней модели, эталон качества и красоты. Но Джек уже знает достаточно о большом мире и понимает, что уже очень скоро на рынке появятся новые модели, меньше, тоньше, красивее, рядом с которыми эта богиня среди мобильных покажется уродливой старой каргой.
— Есть хочешь, Джек?
— Можно.
— Как раз на следующей остановке будет «Макдоналдс». Так что зайдем, перекусим.
Работа у Джека простая: перемещаться из пункта А в пункты В, С и далее по алфавиту, до самого Z. Не столько следить за маршрутом по карте, сколько сидеть для компании. Помогать коротать время в дороге. У них с Крисом есть чем заняться. Они не скучают. У них есть радио, у них есть игры, в которые они играют, и все удовольствия на станциях технического обслуживания, которые они обслуживают. У них есть график доставки, но если они разгружаются без проволочек — плюс к тому, Крис ездит быстро и знает, где можно срезать дорогу, — обычно у них образуется минут пятнадцать, а то и все двадцать «лишнего» времени на каждой остановке.
— Отдыхать надо чаще, — объяснил Крис еще в самый первый день. — Чтобы не опережать график. Иначе начальство посмотрит, как ты ударно работаешь, и сократит время поездок, так что ты сам не
