квартире на Васильевском острове.
Я видела дом, где жила Татьяна Александровна с детьми Павлом и Женей – будущей матерью Юры.
Приехала в Ленинград, где Юра был на каком-то совещании. Мы пошли на Васильевский остров, и он показал мне этот дом. Помню ледяной ветер в гавани и как Юра закрыл меня спиной. Помню какой-то затрапезный ресторанчик под названием «Якорь», Юрин рассказ о девочке по имени Оля (кажется, Мордвинова), в которую был влюблен гимназист Павлик Лурье.
В романе «Старик» он назовет ее Асей, потому что так звали жену Б. Думенко, одного из прототипов героя романа – С. Мигулина.
– Вот здесь горели огромные костры, – сказал он мне на Большом проспекте.
Все наши блуждания в промозглом городе были связаны с замыслом будущего романа.
В то время в нем жили три истории: «Другая жизнь», «Дом на набережной» и «Старик».
Юра очень хотел поехать в Сиверскую, где когда-то проводили лето его отец, мать, бабушка и дядя Павел. Но времени не хватило.
Я жила у друзей на Пряжке, и каждый раз, провожая меня, он вспоминал что-нибудь из Блока.
Русскую поэзию он любил и знал отлично. Часто вспоминал строки Пушкина, Ходасевича, Саши Черного... А тогда, конечно, Блока.
Запомнилось: «Нет, не эти дни мы ждали, а грядущие года...» и еще: «Простим угрюмство, ведь не это сокрытый движитель его...»
– Ты будешь мне прощать угрюмство? Дай честное благородное слово, что будешь.
Я дала. Но никогда не знала его угрюмым. Печальным – да, жестким – тоже, а вот угрюмым – никогда.
Запись в дневнике
15 сентября 74 года
ПОПУЛЯРНОСТЬ.
Третьего дня в одиннадцать часов вечера звонок по телефону. Какой-то поляк из города Познань очень возбужденно объясняет мне, как я популярен в Польше, благодаря последней книжке («Долгое прощание» и «Предварительные итоги» в переводе 3. Федецкого), и можно ли со мной встретиться ненадолго, он хочет написать обо мне в какой-то польский журнал, не столичный. Может быть «Nord» я не расслышал.
Сказал, что приехал сюда в делегации. Он польский писатель по фамилии Эдмунд Петрик. Долго рассказывал о том, как меня читает молодежь, особенно в Познани, в театре. Я предложил ему встретиться в понедельник, то есть дня через три. Он благодарил весьма почтительно.
На другой день утром опять звонок.
– Говорит Эдмунд Петрик... Товарищ Трифонов, мы с вами встречаемся в понедельник... То так, то верно?
– Верно, – сказал я.
– Очень хорошо, я просто звоню, чтобы проверить... До понедельника, товарищ Трифонов!
И опять – очень возбужденный, быстрый голос человека, который торопится, страшно озабочен.
Вчера ночью меня разбудил звонок. Я со страхом, едва очнувшись, хватаю одной рукой телефонную трубку – телефон стоит возле моей тахты, на ящике для постели, – другой беру часы. Фосфорически светящиеся стрелки показывают ровно два часа.
– Товарищ Трифонов... – знакомый голос, но теперь он не возбужденный, а какой-то лукавый хихикающий, – говорит Эдмунд Петрик... Извините, что так поздно... Но это ничего... Я немножко запил... Хи-хи! Вы меня извините... Товарищ Юрий ТрОфимов... Я хотел сказать...эээ... хотел сказать... – Опять лукавый краткий смешок – вы не сердитесь, товарищ Трофимов, хорошо? Вы написали чудэсный рассказ... У нас будет сейчас чудэсный разговор... Я немножко запил... эээ... эээ...
– Товарищ Петрик, может быть, перенесем наш разговор на понедельник?
– Да, да! Понедельник! Понедельник я тоже приду конечно!... эээ... Какой вы чудэсный, чудэсный... Э, еще я люблю Михаила Пришвина тоже чудэсный... Вампилов чудэсный... Я подумал: ну что я приду понедельник и будет баналь?.. Может быть баналь... Я вам звоню с ночи... Ваш рассказ тоже написан с ночи... Ваш рассказ с ночи... Там есть чудэсный мотив – Прыжов. Я немножко запил, товарищ Юрий Трофим... Валентинович... Еще Михаил Рощин, тоже чудэсный... Вы – малый Чехов... Хи-хи! Я запил сегодня, вы меня извините...
Я его извинял долго. Не меньше чем полчаса. В половине третьего наконец я от него отделался. Он еще сказал, что его подруга Зофья Богдановская, делает композицию по «Долгому прощанию» – у них есть такой театр одного актера...
И сегодня утром он звонил опять и извинялся. Я извинил его еще раз.
– Я очень сильно запил вчера... Что я говорил? Ничем вас не обидел?
– Нет, – сказал я. – Все нормально!
Он засмеялся: «Нормально!»
В понедельник он просил разрешения прийти со своей подругой. Понедельник – завтра. Что-то будет?!
Петрик приходил. Ничего интересного. Пили водку и чай.
21 октября
После возвращения из 14-дневной поездки в Чехословакию (Прага, Брно, Братислава и маленькие старые городки с замками). Немцы своим искусством, строениями оплодотворили полмира.
Читаю Рильке.
В письме к А. Н. Бенуа (28 июля 1901) замечательное рассуждение о русском слове «тоска».
«Как трудно для меня, что я должен писать на том языке, в котором нет имени того чувства, которое самое главное чувство моей жизни: тоска. Что это Sehnsucht? Нам надо глядеть в словарь, как переводить «тоска». Там разные слова можно найти, как например: «боязнь», «сердечная боль», все вплоть до «скуки». Но вы будете соглашаться, если скажу, что, по-моему, ни одно из десяти слов не дает смысла именно «тоски». И ведь это потому, что немец вовсе не тоскует, и его Sehnsucht вовсе не то, а совсем другое сентиментальное состояние души, из которого никогда не выйдет ничего хорошего. Но из «тоски» народились величайшие художники, богатыри и чудотворцы русской земли. И мне всегда кажется, как будто эти, на первый взгляд, близкие так выражения, масштабами глубины народов, которым они принадлежат...»
Это очень проникновенно.
Впрочем у немцев есть слово Weltschmerz, которое ближе к «тоске», чем Sehnsucht, но все же не то, ибо это больше философское, мировоззренческое понятие, а не – житейское, человеческое, как наша «тоска».
Английское «сплин» – тоже не то, и Пушкин совершенно правильно обозначил его мелкотравчатым «хандра».
В 1974 году Ю. В. писал «Другую жизнь». Поначалу повесть называлась «Дальнейшая жизнь Ольги Васильевны». В одной тетрадочке, которую он берег и хранил отдельно, есть такая запись: «Для повести «Дальнейшая жизнь Ольги Васильевны». Дело в том, что «Дальнейшая жизнь Ольги Васильевны» – рабочее название (вариант) повести «Другая жизнь». Герой этой повести историк Сергей Троицкий занимается историей охранки, или, как он обозначает сам, – раскапыванием могил.
Тетрадочка обозначена двумя буквами «О», что означает Охранное отделение. Вот некоторые записи из нее.
Списки секретных сотрудников были опубликованы Комиссией по обеспечению нового строя.
Комиссия образовалась в марте 1917 года.
Межпартийный суд действовал с 20 мая по 17 июля 1917 года и разобрал за это время 33 дела.
3 человека – реабилитировали.
3 дела – направлены на доследование.
27 – признаны виновными, из них 15 судом из-под стражи освобождены, а 12 – под стражей до созыва
