ожидать от народа, что он встал, идет и что он... скажет последнее слово».
«Народу ли за нами, или нам за народом?» – вот, что теперь все говорят. Мы должны преклониться перед народом и ждать от него всего, и мысли, и образа: преклониться перед правдой народной...»
Достоевский: «Народ темен и невежествен».
К. Аксаков: «Народ образован и просвещен».
И ТО И ДРУГОЕ! (выделено Ю. В.)
«Наша нищая, неурядная земля, кроме высшего слоя своего, вся сплошь, как один человек».
Духовное единение, какого в Европе нет.
Все 80 миллионов – едины! (Ю. В.)
«Татьяна отказала Онегину, ибо не желала делать НЕСЧАСТНЫМ МУЖА».
Где это?! (Ю. В.)
Из писем Ф. М. Достоевского Майкову.
О Верховенском (Грановском).[202]
«Но при чем же Грановский в этой истории? Он для встречи двух поколений все одних и тех же западников, чистых и нигилистов...»
Дальнейшее показало, что корень зла – русский, из недр России!
По убеждению Достоевского:
– свойственные либералам 40-ых годов отказ от национальной самобытности, стремление «пойти на выучку» к Западу послужили как бы преддверием «нигилизма» вообще и «нечаевщины» в частности.
А как же исконное русское – бунты. Пугачевщина, Разинщина?
Достоевский не объясняет причин появления революционного брожения в России!
Недовольство реформами...
Н. Бердяев о Ставрогине.
«Н. Ставрогин – родоначальник многого... и русское декадентство зародилось в Ставрогине».
И много чего другого!
Генералы Гражданской войны – все эти Саблины, Муравьевы, Раскольниковы, Антоновы- Овсеенки...
Бездеятельность героев Достоевского.
Идея «съедает» человека только в условиях бездеятельности.
Все романы Достоевского пронизаны идеей денег. Деньги – все. Для Желябова – ничто!
Piccolo bestia[203]
Тарантул – во Флоренции, в гостинице.
Этот тарантул – маленький, мохнатый – виной тому Биконсфилд.[204] Забежал в Европу. Называет его не иначе, как «этот Израиль».
Страшная ненависть к нему!
И при этом – рассказ о двух повешенных турками священниках. А где ненависть к русским «вешателям»?
Биконсфилд говорит, что все эти добровольцы в Сербии – социалисты и коммунарии...
Достоевский с этим спорит.
Но – Клеменц, Баранников, Жебунов и пр.?[205]
«Халаты и мыло» – о взятии Казани, и о том, как прекрасно будет организована новая русская власть в Константинополе.
Презрение к мусульманам.
1877 год
«Три силы Европы – Католицизм, Протестантизм (Германец) и Славянство. Главная сила России – всецельность и духовная нераздельность миллионов народа нашего с монархом».
Рабство он называет единением! (Ю. В.)
По поводу мученической смерти унтер-офицера Фомы Данилова, Туркестанского батальона – не пожелавшего по велению хана принять ислам, Достоевский утверждает, что «мы бы это не сделали!» – то есть интеллигенция.
«Знаете, господа, надо ставить дело прямо: я прямо полагаю, что нам вовсе и нечему учить такой народ».
«Всякий великий народ верит и должен верить, если только хочет быть долго жив, что в нем-то, и только в нем одном, и заключается спасение мира».
«Меттернихи и Дон-Кихоты».
Утверждает, что Россия никогда не имела своих Меттернихов и Биконсфилдов.
«Наши Меттернихи всегда оказывались Дон-Кихотами».
Всяческое оправдание наших военных неудач. (Например, при осаде Плевны.)
Русское деликатничанье и европеизм. То есть – низкопоклонство.
Англичанин (член Парламента, корреспондент «Таймс») вел себя странно: вставал из-за стола в присутствии Великого Князя, сидел – когда все стояли... Попросил знакомого русского офицера помочь ему надеть пальто. «Тот удивился, пожал плечами, но – помог!»
Это есть – деликатничанье!
А нужно было – считает Достоевский – пожать плечами и отойти.
Рабье нутро Достоевского!
Англичанин – демократичен, прост, естественен.
Русский – полон тщеславия и комплексов старинного «местничества».
Вообще с Ф. М. Достоевским Ю. В. вел нескончаемый диалог. Пытался преодолеть его и... не смог. Иначе говоря, «пальто все-таки подал». Но это – отдельный разговор.
В 1973 году «Нетерпение» начал печатать «Новый мир». В жизни Ю. В. наступила пауза, и в эту паузу- брешь просыпалась шелуха повседневности. Семейные неурядицы, проблемы близких. Проблемы необходимо было решать. Иногда для этого приходилось обращаться с просьбами к неприятным людям или идти на телефонную станцию и дарить свою книгу начальнику.
Помню, пришел к нам старенький Игорь Ильинский. Пришел за экземпляром «Дома на набережной».
– Наверняка дети старика погнали, – сказал Юра, закрыв за Ильинским дверь.
Знал, как это бывает.
Публикация «Нетерпения» стала событием. Прошло несколько обсуждений, пришли одобрительные отзывы и от людей, чье мнение значило много (Н. Троицкий,[206] Ю. Давыдов, И. Врачев[207] ) и просто от читателей (писем тоже важных, но по другим причинам).
16. VI.73
Дорогой Юрий Валентинович!
Хочется сказать Вам несколько слов по поводу прочитанного (уже в книге) «Нетерпение». Первое слово, конечно, – спасибо. Чем дальше, тем звучнее была струна большой литературы, постепенно сходила на нет всякая серийная обязательность, информативность, хроникальное многолюдство, затруднявшее в первых главах. Книга трагическая, – вот к какому ощущению, раньше, чем к выводу, – приходишь в конце. Горло сжимает судьба уже не России, а просто замученных одиночеством людей, – когда они лежат в постели, в полутьме за несколько дней до конца, сознавая этот конец и его неотвратимость. История их победы на Екатерининском канале, облава, спокойствие усталого сна, новый подвиг воли, суд – рука коснулась руки, счастье – сели рядом... Все это отлично, большая литература. И в конце Вы не позволили себе никакого послабления в смысле мажора и освещения обратным светом исторической иллюминации (спасает «Клио» – хорошая выдумка, где обнаружен великий такт и мера).
Одна эта книга уже оправдала всю серию. Вот так!
А для Вас, видимо, это компенсация за сдержанность «Отблеска костра», – ведь там тоже была заключена прорва жизни, ее трагического счастья.
