квартира. В нее Юра приходил из Архива.
Моя подруга на два года уехала тренировать сборную по теннису одной из соцстран. Ключи оставила мне. Сколько же всего происходло в этом убогом, почти без мебели, приюте. Слезы, расставанья, снова встречи и снова расставанья надолго – казалось, навсегда. «Затянулся наш роман, он затянулся в узелок, горит он – не сгорает...» – Юра любил эту песню Окуджавы. А еще – «Как прекрасен этот мир» и еще одну. Я как-то напевала ее: «Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает... мы привыкаем к несовпаденью...» – «Повтори», – попросил он. Совпадали ли мы? Сначала – нет. Почти все время натыкались на углы. Поэтому мне трудно цитировать его дневник того времени. И все же...
«Она любит, чтоб как с гуся вода. Привыкла», – записывает он в те дни.
– Я не люблю весну, – сказала она.
– Почему?
– В ней есть надежда.
– Это ведь хорошо.
– Нет. Надо учиться жить без надежды.
– Милая моя девочка.
Предчувствую, кто нападет на меня за «Нетерпение». Особенно злобно «специалисты» и среди них первыми, казалось бы, очень свои, но не свои, не свои...
В этой же квартире он писал свой замечательный ответ немецкому писателю Мартину Вальзеру, отвечая на его вопрос: «Как Вам живется, Юрий Трифонов?» В этой квартире рассказывал мне замысел «Дома на набережной». Рассказывал неинтересно – все какие-то подробности про преподавательницу немецкого языка Юлию Михайловну, и я... уснула. Он не рассердился, не обиделся. В этой квартире мы принимали лукавого японского бизнесмена. Он издал книгу Брежнева в количестве пятидесяти или ста экземпляров, но тираж указал астрономический и за это получил от ВААПа[198] права на Трифонова и (по совету Ю. В.) на Абрамова, а также почему-то право вывозить какие-то отходы деревообрабатывающей промышленности из Находки. Очень умелый человек. Забавный. Очень ценил Ю. В. и его творчество, особенно «Дом на набережной». На вопрос: почему именно «Дом на набережной»? – ответил честно: «Потому что я – Глебов!»
Прочитав «Нетерпение», я была потрясена. Я понимала, как, из чего выросли «Обмен», «Предварительные итоги», «Долгое прощание», но вот как написана такая глыба – «Нетерпение», не понимаю и до сих пор.
Ну, положим, узнаю какие-то черты В. Новохатко[199] в образе А. Желябова, характер и внешность С. – в Гольденберге, такую-то – в Анне Макаревич. Вот и все. А – остальное как?!
Была у Юры одна знакомая дама; умеренно диссидентствующая, умница, как говорится «рафинэ». Она и сейчас «впереди прогресса». Так вот эта дама написала Ю. В., что «Нетерпение» – очень рациональный роман. Глупость несусветная: роман дышал и дышит живой жизнью, почти злобой дня. Я уже упоминала, что выписки и конспекты периода подготовки к роману занимают двадцать толстых тетрадей, использовано более трехсот источников. Многое, оставшись как бы невостребованным, на самом деле держит «на плаву» эту сложнейшую конструкцию, подпирая ее пластом знаний, размышлений, фактов, деталей... Но главное вот что: поскольку роман исторический, здесь уместны слова из «Нобелевской речи» Камю.
«Писатель, по определению, не может быть слугою тех, кто делает историю – напротив, он на службе у тех, кто ее претерпевает».
Как писатель исторический Ю. В. отдал дань тем, кто делал историю, и написал «Отблеск костра», но в «Нетерпении» и во всем, что писал он далее, служил тем, кто претерпевал историю. Поэтому совершенно невозможно представить его на Васильевском спуске или, скажем, в президиуме съезда.
1973
Казалось бы, после такого огромного труда, как «Нетерпение», можно и расслабиться. Но Ю. В. чувствовал себя на перепутье. В «Политиздате» ждали романа о Германе Лопатине,[200] в столе лежала рукопись «Исчезновения», в рабочих тетрадях скопились все необходимые материалы для романа об Азефе. И еще томила, как он любил говорить, «одна идейка». Написать о человеке, вытесненном из жизни, о своем любимом – «лишнем» человеке.
Вот некоторые записи из дневника того времени.
Задача писателя – рассказать еще и о том, что ВНЕ книги.
Читатель должен пытаться понять не только то, о чем рассказывает книга, но и то, что она ХОЧЕТ высказать.
Еще в XIV веке инквизиция считала инакомыслящих уголовниками.
Борьба с инакомыслием на самом деле имеет целью заставить инакомыслящих оставаться таковыми. Не пускать их в общество.
Для будущей повести «Другая жизнь» Ю. В. стал потихоньку собирать нужные книги и журналы. На столе появились экземпляры журнала «Спиритуалист», книга Ури Геллера о парапсихологии, труды известного антрополога и парапсихолога Маргарет Мид, вырезки из «Недели» со статьями о «странном мире», статья Майн Пайнс из «Нью-Йорк мэгэзин» «Тайны мозга», воспоминания Вольфа Мессинга и множество статей самых разных авторов (А. Китайгородский, Л. Сухаревский, Милбурн Кристофер). А поверх всего – потрепанные брошюры Блаватской и некоей Капканщиковой.
И тут пришло письмо от сына знаменитого Филиппа Кузьмича Миронова[201] и всколыхнуло давние мечты написать о гражданской войне на Дону, о расказачивании.
Уважаемый Юрий Валентинович!
Примите искренний привет и большое уважение от земляка – казака станицы Усть-Медведицкой бывшей Донской области. Я давно собирался Вам написать, но не знал Вашего адреса в Москве. Вчера я получил письмо от одного знакомого из Ленинграда, который сообщил мне о том, что в журнале «Вопросы литературы» № 1 за 1974 год напечатано Ваше выступление на совещании, посвященном историческому и историко-революционному роману.
Он привел и Ваше высказывание на этом совещании о Миронове, о моем бедном отце, за оскорбленную честь и достоинство которого я вместе с бывшими «мироновцами» сражаюсь с 1958 года и по сей день. И все еще не сказана историческая правда о Миронове, так же как не сказана она и о Валентине и Евгении Трифоновых!
Вот за Ваши добрые и честные слова о Миронове, за Ваше мужество их сказать, вопреки новопреставленному негодяю и клеветнику, примите же от меня, сына Миронова, мою глубокую сердечную благодарность и мой низкий поклон. Я читал Ваш «Отблеск костра» – прекрасно написано.
Здесь Вы также очень хорошо написали о Миронове, хотя «Я, Мишь, всех давишь», – Семен Буденный тогда еще здравствовал. Ему не понравились Ваши характеристики Миронова так же, как не понравилась и книга Душенькина «Вторая Конная» и многие другие статьи и книги, где говорится хотя какая-либо правда о Миронове.
Дождусь ли я того времени, когда подлинная архивная правда о Миронове будет сказана народу? Юрий Валентинович, а почему бы Вам не написать повесть или роман о Миронове? Думается, что по обилию, богатству и яркости материала из-под Вашего пера вышла бы вещь, способная потягаться с «Тихим Доном», да она и касалась бы Тихого Дона. Желаю Вам доброго здоровья, благополучия и творческих успехов.
С уважением – А. Миронов
27 февраля 1974 года.
Выяснилось, что, работая над «Нетерпением», Юра переживал счастливую пору. Ведь это такое наслаждение сидеть в архивах, читать книги, рассказывающие о людях небывалых.
Ю. В. так слился душой с героями «Народной воли», что даже на Ф. М. Достоевского начал огрызаться в дневнике, перечитывая «Бесов» и «Дневник писателя».
Приведу некоторые выписки Ю. В. из Достоевского, вызвавшие протест.
«И вот славянофилы и западники вдруг сходятся в одной и той же мысли, что теперь нужно всего
