Профессия у нее была легкая – учительница танцев. Перед войной ее муж, нынешний генерал, – а тогда он был, наверно, капитаном или майором – приехал на отдых в Пятигорск и там с ней познакомился на танцплощадке. Она учила танцевать. Была, видимо, очень хорошенькая. И он в нее безумно и стремительно влюбился, сделал предложение, она согласилась, и он привез ее вместе с дочкой и матерью в Москву. Дочке было тогда лет шесть-семь. Первый муж Агнии Львовны, армянин, работал в Пятигорске в уголовном розыске. Агния Львовна говорила, что рассталась с ним оттого, что они очень мучили друг друга физически, какое-то у них было несоответствие. А вообще-то, по ее словам, этот армянин очень ее любил и был хороший человек.
Ну вот, переехали с Николаем Николаевичем в Москву, началась война, Николай уехал на фронт. Агния Львовна с Ингой – так дочку звали – и матерью-старушкой из бывших (их какие-то родственники были в Пятигорске крупные богачи, после революции бежали за границу) – жили в Москве в военном Городке. Знаете это где? На Хорошевском шоссе, как в Серебряный бор ехать. Нет, не в тех домах, которые после войны немцы строили, – а в тех, которые еще до войны стояли. Где военная школа, знаете? Ну вот, там рядом были дома для военных. И сейчас есть. А тогда кругом пустыри были, поля, жизнь совсем одинокая – как не в Москве...
На войне Николай Николаевич стал генералом, вернулся, стал служить в Москве. Был он старше Агнии Львовны лет на пятнадцать. Я с ним познакомилась – когда же это? – ну да, году в сорок девятом, – ему было лет шестьдесят. Но еще крепкий, высокий, статный, волосы черные-черные – может, он их красил, не знаю. Очень, как говорят, «мужчинистый» мужчина. И все так похохатывал: «Ха-ха... Ха-ха...» Войдет в комнату и спрашивает: «Что, дамы, скоро ли обед? Xa-xa...Xa-ха...» Зубы у него были исключительно белые и все свои.
Агния Львовна отвечала ему всегда спокойно, но как-то сухо, без мягкости. У любящей жены бывает тепло в голосе, его сразу услышишь, хоть она скажет просто: «Коля, разогрей котлеты». А у Агнии Львовны с Николаем Николаевичем был тон какой-то сдержанный, как у людей не очень близко знакомых. Ни раздражения, ни вражды, а вот именно – как хорошо воспитанные, но чужие люди. Как соседи в коммунальной квартире, находящиеся в идеальных отношениях. Между тем Агния Львовна однажды обмолвилась, сказала, что когда-то любила мужа необыкновенно сильно. Потом уж, когда мы ближе познакомились, и она стала со мной откровенней, она, конечно, рассказала. Всякая баба, в конце концов, выбалтывает все, что у нее за душой. Иначе это уже будет не баба, а какой-то монстр. А со мной люди очень размякают, не знаю уж почему: все мне выбалтывают и сразу. Вообще, это свойство русских людей, особенно русских баб. Господи, чего я только не наслушалась, когда ездила из Савелова в Москву! Бесконечные истории, смерти, свадьбы, измены... И вот пришел час, и Агния Львовна все мне выложила. Это я у нее уже недели три жила. Историю она мне рассказала страшную. Какие все-таки мужчины – ой! Гады, скоты...
Года, примерно, полтора назад она выяснила, что Николай Николаевич живет с ее дочкой, с Ингой. Инге было тогда шестнадцать лет, а началось у них еще раньше, года три уже длилось. И такая глупая эта Агния – ничего не замечала! Ее мать, старушка, надоумила: «Что-то, говорит, у Николая с Ингочкой отношения какие-то странные». Я Ингу только раз видела, и то спустя года четыре: она восточного типа, в отца, волосы курчавые, брови черные, мохнатые, некрасивая. Ей было лет тринадцать или четырнадцать, когда он повез ее однажды летом в пионерлагерь, но лагерь им очень не понравился, не знали, что делать, телеграфировали в Москву Агнии Львовне, и та посоветовала снять деревенскую избу и пожить хоть недели две – а у него был отпуск. Сняли дом в лесу у лесника и прожили месяц. Агния Львовна была очень довольна.
Мать ее надоумила, она не верила, на мать накричала. Решила все-таки проверить. Как-то так подстроила, что сидела в соседней комнате, караулила, а они пришли за стенку, и она все слышала. Слышала, как Инга сказала: «Сейчас эта змея придет...» – это про нее-то, про мать. И в голосе у девчонки была ненависть, какая может быть только у женщины, ревнующей мужика... Ну, скандал, истерика, она грохнулась без сознания, температура ночью поднялась до сорока, думали, что умрет. Отвезли в больницу. Поправилась. Дочку выгнала из дома. Нашли ей комнату где-то. Она пошла работать, скоро вышла замуж и родила ребенка. Не знаю уж, чей это был ребенок.
А Николай Николаевич вскоре умер от инфаркта.
Агния Львовна с дочкой помирилась – еще раньше, до его смерти. И Николай Николаевич, говорит, очень любил эту Ингину девочку. Когда я все это узнала, я почему-то не могла больше в этом доме жить. Николая Николаевича видеть не могла. Инга с мужем разошлась. А когда Николай Николаевич умер, они трое – Агния Львовна и Инга с ребенком – переехали в Ригу. Там у них прекрасная квартира. Живут хорошо, дружно. Агния Львовна получает большую пенсию, генеральскую. Возится с внучкой.
Я к ней заезжала года два назад. Была в Риге у своей сестры в гостях. Сидели с Агнией Львовной на кухне, разговаривали на политические темы: Агния Львовна по-прежнему читает газеты, выписывает журналы и теперь еще слушает передачи по «Спидоле». Но, по-моему, она, как и раньше, ничего в этом не понимает. Только, чтоб пофорсить перед знакомыми дамами: я, мол, не то, что вы, интересуюсь политикой. Пили кофе, вспоминали. Все уговаривала еще посидеть, еще чашечку кофе: «Посидите, я вас прошу! Скоро Ингочка придет...» А я как-то думаю: «Нужна мне твоя Ингочка. Вот и хорошо, что ее нет». Видеть ее вовсе не желала. Так и ушла, не повидав. Агния Львовна говорила, что она стала очень худая и очки носит. Ну и на здоровье. А мне совершенно не хотелось ни видеть ее, ни разговаривать с ней. Агнию Львовну мне было жалко: жила бы в Пятигорске со своим армянином и горя не знала. Подумаешь, что-то там не сошлось! Это ведь не на всю жизнь. Это проходит, а любовь и человеческое отношение остаются. Правильно я говорю? Хотя кто его знает...
Агния – одна из героинь романа «Время и место» – была совершенно иным человеком. Но ситуация – та же: Агния, узнав об измене, повесилась и на двери чулана оставила записку: «Осторожно, я здесь вишу».
Я вспоминаю пустынный пляж в маленькой деревне на Рижском взморье. Мы идем по пляжу и разговариваем о былом, о страшном и непонятном в жизни взрослых, чему неизбежно становишься свидетелем в детстве. Припомнилось, что сразу после войны было много случаев самоубийств женщин. Одна женщина в нашем доме выпила каустик, другая повесилась и на двери оставила записку «Не бойтесь! Я здесь вишу». За четыре года войны душевные силы иссякли, не осталось никакого запаса, и любая беда валила наповал... А Юра, наверно, вспоминал и Евдокию Викторовну Гуськову, и вот в главе романа «Время и место», который он писал тогда, в главе под названием «Конец зимы на Трубной» появилась Екатерина Гурьевна «...женщина лет пятидесяти, настрадавшаяся в жизни, потерявшая мужа, сына и квартиру в Москве, скитавшаяся по домам, живя где чужой добротой, где своим трудом, ибо была портниха. Эта Екатерина Гурьевна Антипову нравилась: замечательно умела рассказывать о своих скитаниях, и как-то странно, без горечи, без нытья, даже весело, то вспоминала шутки, то хороших людей, а люди ей попадались непременно хорошие, редко про кого скажет кратко, с неудовольствием: «Это был тип». Или: «Это была плохая женщина». И не хочет о таких распространяться. Человек она была полезный: то шила, латала, перелицовывала что-нибудь, а то и в магазин сходит, и суп сварит... Жизнь у Екатерины Гурьевны получалась несладкая: прописки московской нет, чуть что – собирай манатки и сматывайся от одних добрых людей к другим. Разговоры с участковым – приятного мало».
В 1972 году Ю. В. в мае закончил роман «Нетерпение».
Вот что написал об этом романе Сергей Павлович Залыгин. «...Его роман «Нетерпение» – поистине поразительная и колоссальная работа. Едва ли не каждая строка этого высокохудожественного произведения излагает в то же время факт подлинный, имевший место в действительности такого-то числа, такого-то года. И не только сам факт, но и сопутствующие ему мельчайшие обстоятельства – все выявлено Трифоновым в подробностях, как бы даже и невероятных. И все это сделано спокойно, как нечто само собой разумеющееся и совершенно необходимое, а в то же время эти подробности непрерывно работают на общую концепцию романа, на его главную мысль, на его глубоко правдивую идею».
Есть в этом романе одна загадочная, как бы выпадающая из текста, фраза. Она значит для меня немыслимо много... «...август, троллейбус в сторону Лужников...»[197] На набережной, напротив Нескучного сада стоит высокий дом сталинской эпохи. В нем, наверное, и сейчас есть, если не перепланировали «новые русские», «улучшая свои жилищные условия», двухкомнатная
