Это был конец надежды на мягкий приговор, Ульрика Майнхоф через несколько дней покончила с собой.
Это театр – театр! Жажда паблисити, аудитории, зрителей.
Хепенинг – Фриц Тойфель, «потешный ректор» университета.
Вид «экстатического мятежа». Включают в свои игры прохожих, обливают их водой, мажут сажей, уносят в неизвестном направлении.
В декабре 1966 года – поджог елки в Западном Берлине. Студент Тойфеля.
«Психодрама» – не столько зрелище, сколько способ внутреннего освобождения и самореализации.
Гудрун Энслин, Андреас Баадер, Ульрика Майнхоф и Карл Распе.
Вначале немецкие террористы не хотели крови, но уже в брошюре «Вооруженная борьба в Европе» (Малер?) дана формула: «Насилие есть высшая форма классовой борьбы».
68—70-е годы – создание «инфраструктуры» по Маричелли – угон машин и ограбление банков.
Убийство ПРЕДПОЛАГАЕМЫХ предателей. Убийство Ульриха Шмюкера поручили его товарищу Гецу Тильгенеру. Он отказался. Полагали, что Шмюкер предал их полиции. Они спали в машине и были взяты.
Шмюкера нашли мертвым в Грюневальде, парке Берлина. Затем умер и затравленный угрозами Тильгенер.
Лидер «Черных пантер» опубликовал «Катехизис революционера» Нечаева.
Простое соображение: может, они все больны!
Лидер японской «Красной армии» – девушка Фусако Сигэнобу.
Писатели, журналисты, профессора – СИМПАТИЗЕРЫ!
Ульрика Майнхоф просила убежища для группы Баадер – Майнхоф у одного писателя под Дармштадтом.
Бёлль: «Нуждается ли Ульрика Майнхоф в оправдании?» (В «Шпигеле»)
Терроризм толкает общественное мнение ВПРАВО.
«Терроризм – это не радикальная критика существующего общества, а – порождение, извращенное отражение этого общества».
А. Минуччи «Терроризм и итальянский кризис». Рим
Опасность увеличения террора. Захват ядерного оружия. «Симпатизеры» из левой интеллигенции! (Степан Трофимович). Огарев-Нечаев. Стремление «понять, а значит, простить».
Народовольцы – преданность народному делу, благородство, гуманизм.
Опустошенность, деморализация, цинизм.
Французский журналист Диспо в книге «Машина террора» приводит эпиграфом слова диктора французского радио в мае 1978 года: «Смерть Альдо Моро заслоняет всю остальную действительность. Но все же я сообщу вам о результатах бегов...»
Террорист: «Я не согласен с тем, что вы говорите, и поэтому я вас убью, чтоб вы не могли говорить».
Вольтер: «Я не согласен с тем, что вы говорите, но я готов пойти на смерть, чтоб вы могли говорить».
Эти записи были сделаны в 1979 году – двадцать лет назад. Юра продолжал работать над романом об Азефе, то есть над романом и о терроре. Как всегда – обстоятельность и глубина изучения вопроса. Но меня поражает вот что: разве сейчас мы не видим, как масс-медиа обслуживают и международный, и наш «собственный» терроризм? Разве не были события в Буденновске грандиозным шоу, приковавшим миллионы телезрителей к экранам?! Разве не выглядел Басаев, важно роняющий слова, героем? И это продолжается, и часто дикторы после кровавых кадров сообщают прогноз погоды, ставя в один ряд события несопоставимые и делая одно из них (я, конечно, имею в виду теракт) обыденным.
Часть этих записей пригодилась для статьи «Нечаев, Верховенский и другие (Загадка и провидение Достоевского)».
К терроризму у Ю. В. был давний интерес. Конечно, и оттого, что занимался Нечаевым и нечаевщиной, и оттого, что собирался писать роман о большевиках. Историю от Бакунина до Ленина и Сталина. А как без знания проблемы терроризма такой роман напишешь? Однажды Юра мне рассказал, что, кажется, Веру Засулич спросили («кажется», потому что наверное я не помню), какой человек Ленин. Она ответила, что это личность типа Нечаева.
С самим же Ю. В. произошла интересная история, связанная, хоть и косвенно, с терроризмом.
В мае 1979 года мы пришли в Полицейское управление Мюнхена продлевать визы. Терроризм еще не был истреблен в Германии. На улицах висели плакаты с портретами террористов, и дня за два до нашего визита в Управление, или Президиум, как он называется в Германии, террористы совершили взрыв в мюнхенской гимназии, погибли дети.
У проходной Управления нас встретил немолодой хромой человек – переводчик. Он очень быстро ковылял через огромный двор и отрывисто спрашивал:
– Я слышал, вы писатель? Знаменитый?
– Так себе.
– О чем же вы пишете?
– Например, о террористах.
– О Колыме надо писать! О Колыме!
– О Колыме пишут другие.
– Я был у вас в плену, валил лес.
В кабинете молодой чиновник быстро перелистал паспорта.
– Почему у русских всегда проблемы с визой? То они опаздывают на рейс, то забывают купить шубу, то теряют паспорт...
Говоря это, он со смаком ставил штампы в паспортах. Юра спросил, показав на плакат с портретами террористов, висевший на стене кабинета:
– Я мог бы получить такой плакат?
– Этим ведает другой отдел, обратитесь туда.
Хромой (наверное, на лесоповале пострадал) переводчик повел нас по коридорам в другой отдел. Он почему-то уже проникся симпатией к Юре и учил его, как себя вести, что говорить:
– Вы скажете, что пишете о террористах...
– Не только...
– Вы скажете, что пишете о террористах, кстати, ваши книги изданы в Германии? В каком издательстве? Обязательно прочитаю.
В другом отделе (кажется, он назывался отделом пропаганды) сидел наглухо непроницаемый чиновник с ледяными глазами. Выслушав просьбу, он жестко сказал: «Абсолютно исключено».
– Но ведь эти плакаты висят на улицах, можно просто сорвать, – глупо встряла я.
– Очень не советую вам этого делать. В вас может выстрелить полицейский. Извините, я занят.
Причину такого подчеркнутого недоброжелательства, нам показалось, мы поняли на следующий день, когда возвращались из города Регенсбург в Мюнхен. На шоссе нас остановил полицейский патруль. Забрали паспорта, унесли в микроавтобус. Видимо, там сняли ксерокс, но вот проверить нас по компьютеру не удалось, что-то заело. Когда мы снова продолжили путь, Юра сказал мне: «Я слышал, как один пожаловался другому: «Черт знает что, именно этих русских надо было пропустить через компьютер, и, как назло, не сработало».
В ту поездку Юру осаждала немецкая пресса, он давал бесконечные интервью, и во время одного из таких интервью произошел весьма неприятный эпизод. Девица-переводчица почему-то взяла на себя функции еще и редактора-цензора. Она забыла, что Ю. В. блестяще знает немецкий, но предпочитает переводчика от вполне понятного комплекса сказать что-то недостаточно точно. И вот идет интервью для телевидения. Заговорили о Гюнтере Грассе, которого Ю. В. считал одним из лучших современных авторов. Спросили, как Ю. В. относится к рискованным сценам и ненормативной лексике, отличающим прозу Грасса. Юра ответил, что относится нормально. В переводе прозвучало слово «порнография»; Юрино лицо покрылось пятнами. Он что-то тихо, но довольно резко сказал переводчице.
