– Но это же порнография, – округлила глаза девица. – Вы, наверно, недостаточно хорошо знаете язык, чтобы понять это, уверяю вас – это чистейшей воды порнография.
– Переведите мой ответ дословно и добавьте, что плохая литература – это и есть порнография, а хорошая порнографией быть не может.
Девица перевела, и кто-то зааплодировал.
Еще вопрос.
Ю. В. отвечает, звучат фамилии: Аксенов, Битов, Георгий Семенов...
Переводчица переводит без упоминания Аксенова. Юра говорит по-немецки, что предпочитает отвечать сам, пусть и недостаточно совершенно, но точно.
Переводчица лепечет: «Я хотела, как лучше. Не стоит называть Аксенова».
– Я сам знаю, что стоит, а чего не стоит. Не надо меня подвергать цензуре.
Дальше Ю. В. отвечает на вопросы по-немецки. Медленно, но, по-видимому, совсем неплохо, потому что снова кто-то аплодирует.
В Москве начались репетиции «Дома на набережной».
Веня[262] обратился с просьбой походатайствовать, чтоб дали роль Глебова. По-моему тоже – это его роль, но как-то жмет подступаться к Юрию Петровичу. Впрочем, все-таки произнесу нечто вслух о Вене и о роли для него.
Резкость до оскорбительности с актерами, и вдруг как искупление монолог, и вслед за ним, вместе с ним поднимаются на вершины. Всего. Таланта, человечности, профессии.
Славистка и Василий Василикос.[263] Совершенно разные люди. Славистка:
«Можно я напишу, что вы любите Тургенева, русские березы...»
Я сказал, что нельзя.
– Почему? Он такой русский, и Соня Ганчук такая тургеневская.
– Она совсем не тургеневская.
Оторопь.
Василикос: «Вы знакомы с книгой Самуэля Джонсона «История Расселаса, принца Абиссинии»?»
– Нет.
– Странно. У вас с Джонсоном много общего, я имею в виду – общих идей.
– Когда он жил? Кажется, в девятнадцатом веке...
– В восемнадцатом.
– Тогда действительно странно. Какой-нибудь пример.
– Пример... «Тот, кто хотел бы делать добро другим, должен делать это в незначительных подробностях (деталях)».
Переводчица:
– Может, я не совсем точно перевела, это трудно.
Надо сказать, что по большей части Ю. В. везло на критиков и собеседников. Его связывала дружба с такими пронзительно близкими по духу людьми, как Эллендея и Карл Профферы, Ральф Шрёдер, Лия Вайнштейн, Витторио Страда...
Об Эллендее он рассказывал с восхищением, вернувшись из Америки. О ее красоте, о том, как она дружит с детьми Карла, как толково ведет издательские дела. Карл и Юра были чем-то похожи – спокойствием, основательностью, да и – надежностью. Ощущение надежности – вот что возникало сразу.
Но особенно Ю. В. дорожил дружбой людей, с которыми связывала вся жизнь. Лена Николаевская, Лева Гинзбург, Лева Левицкий, Александр Гладков, Анатолий Бочаров, Юлия Добровольская, Эмиль Кардин, Иосиф Дик... Кого-то наверняка забыла, но вот историю с Диком помню. Он был нашим соседом по даче – через забор. И вдруг, ремонтируя этот забор, Дик передвинул его довольно существенно «в свою пользу». Я сказала об этом Юре, и он ответил жестко: «Неужели ты думаешь, что с Осей, с которым нас связывает вся жизнь, я стану рядиться из-за каких-то пяти метров?»
– Пять умножить на шестьдесят – выходит три сотки.
– Пусть три, все равно не стану.
Или другой пример. Я уже упоминала, что с Василием Аксеновым отношения сложились очень глубокие, братские. На них не повлиял даже отказ Ю. В. принять участие в «Метрополе».
«Когда команда выигрывает, тренер не меняет состава» – помнится, так сформулировал свою позицию Ю. В. Позицию чисто литературную, ибо и «Метрополь» был задуман как литературный, а не политический альманах.
Возможно, были и другие мотивы: может, из авторов альманаха кто-то не устраивал, может, нелюбовь к коллективным мероприятиям – неважно, важно, что отношения с Василием Павловичем после этого эпизода, мне кажется, стали еще крепче.
Как-то заговорили о Васином будущем, в то время оно выглядело вполне неопределенно: то ли на Восток вышлют, то ли на Запад. Я знала отношение Ю. В. к жизни писателя в эмиграции, поэтому неожиданными были его слова:
– Когда в столе лежит такой роман, как «Ожог», без малейшей надежды быть напечатанным здесь – стоит уехать, чтобы опубликовать его.
Записи в дневнике.
Я, как всегда, некоторым образом между Сциллой и Харибдой. Западные журналисты подталкивают к крайним высказываниям, чтоб «интересней» было. Нашим многим тоже выгодно, чтоб я выступил в роли диссидента. Эти стараются подловить на неосторожной фразе. Каждое интервью, выступление – хождение по минному полю. А я хочу жить здесь, печататься здесь и писать, что хочу. «Свои» так и ждут промаха, чтоб подорвался, и тогда этого Трифонова изымут из обращения, а значит, одним соперником меньше. Но это «свои» – не свои, а «свои» – свои еще тяжелее, но по другим причинам. Зачем было А. перепечатывать свою спорную статью? Да потому, что свое всегда застит. Терпячки нет, но и моя, как говорил отец, вот-вот лопнет.
У Т. неприятности на работе. Не умеет, не умеет она ладить с людьми... Видимо, все решает интонация. А мне идти на поклон, потому болит душа. Освобождали Ж. из какого-то кабака на Таганке, где у него под залог забрали дубленку. М., мне кажется, гораздо больше склонна к рукоделию, чем к занятиям наукой биологией, которая ей предуготована. Она делает замечательных кукол, зверушек, здесь ее истинный талант. А все же придется обращаться к В. Ф. насчет биологии. Благо, что человек он легкий. Унижения не выйдет.
Стокгольм.
Обед с членами Нобелевского комитета. Некрашеный деревянный пол, стол, широкие некрашеные доски стола. Намекали на возможность премии. Да ведь этот обед с Артуром Лундквистом – уже премия! А мнение Бёлля – больше, чем премия.
В декабре мы были в Италии. Лия Львовна познакомила нас с Татьяной Михайловной Толстой-Альбертини.
Очень похожа на деда, но при этом очень хороша собой. Красивые ноги. Вязание. Оля сказала, что вязание – вечное, потому что в этой позе (в кресле с ногами) видны ее удивительно стройные ноги. Рассказ о том, как с матерью ездили на премьеру «Анны Карениной» с Гретой Гарбо, как не хватило денег на билеты и как Татьяна Львовна сказала в электричке по дороге назад: «Я бы хотела, чтобы он нас сейчас видел». Собачка Душка лаяла на нас довольно злобно, и Лия Львовна сказала, что нас «травили собаками». Таких женщин, как Татьяна Михайловна и Лия Львовна, не будет больше никогда.
«Тайная вечеря» Леонардо в Милане. Ошеломительное впечатление. Кажется, что слышишь их голоса, шорох одежды. Есть темное место в событии с Петром. Когда он вынул меч. «Вложи в ножны». Почему? Понимание запоздалости и ненужности этого жеста?
25 марта 1980
Дорогой Юрий Валентинович!
Очень, очень благодарю Вас за присланную мне книгу Ваших Повестей и милое посвящение. Я ее еще не начала читать, так как жду праздников, когда больше времени и спокойствия на чтение.
