незнакомца, а потом ткнулся мокрой мордой ему в лоб.
– Я жива? – спросила Алла.
– Ты жива, – ответил Стас. – Сейчас я поднимусь и принесу воду. Фляжка осталась наверху, на этой дюне. Потерпи немного…
– А ты как, в порядке?
– Да, почти в полном порядке, – ответил Стас. – Отлично себя чувствую. Только нога побаливает. А так ничего. И еще отдохнуть надо бы. А потом мы запряжем в телегу осла. И поедем. Подальше отсюда. Как можно дальше.
Стас смотрел, как на дальнем холме появился силуэт автомобиля. Он поднял винтовку, прижался глазом к резиновой гармошке прицела. Машина сделалась совсем близкой. Стас увидел, как распахнулась водительская дверь, из салона выбрался Радченко. Стас крикнул что-то, но вместо крика из горла вышел сдавленный хрип, который унес порыв ветра. Радченко смотрел в другую сторону и, кажется, собирался снова садиться в машину. Стас поднял вверх ствол винтовки и дважды выстрелил в воздух.
Глава 28
К вечеру испортилась погода и навалилась хандра. Леонид Солод вышел из своего особняка, по ступеням из белого мрамора спустился с огромного крыльца на дорожку, выложенную плиткой из природного камня. Неожиданно остановился, оглянулся назад. За спиной стоял пожилой слуга. Он держал огромный зонт над головой хозяина, стараясь, чтобы ни одна капля не упала за воротник Солода. Слуга, бывший управляющий одного из московских ресторанов, носил пышные седые бакенбарды и усы. По торжественным случаям, вроде сегодняшнего, он облачался в камзол, сшитый на старинный русский манер, черные штаны с золотыми лампасами и какую-то нелепую фуражку.
– Сходи на кухню, Вася, – приказал Солод. – Скажи повару, что гостей не будет. Ужин на пятерых, включая меня самого, отменяется. Никаких там лобстеров, пирогов и десертов. Я поем в столовой. Позже.
Он взял из рук Васи зонт и пошел дальше. Шагал медленно, вдыхая влажный воздух, напоенный ароматом лип и цветов, которые в последние дни, после того, как здесь закопали старика Свиста, стали лучше расти. И еще: цветы пахли как-то по-особенному. Сладковатый медовый запах распространялся далеко, достигая флигеля.
По возвращении из тюрьмы Солод хотел загулять в ресторане так, как гулял когда-то в молодые годы. Но вдруг понял, что не хочет шумного застолья, друзей, оркестра и даже знаменитой певицы в темном декольтированном платье. Помнится, она так исполняла русские романсы, что публика пьянела без вина. Солод вызвал помощника и отменил банкет в кабаке, распорядившись пригласить на вечерний ужин известного юриста с супругой и видного дипломата, старшего советника посольства в одной из европейских стран.
Прошло еще какое-то время, и, когда начало темнеть, Солод понял, что не хочет никого видеть. Он снова вызвал помощника и приказал дозвониться всем приглашенным, попросить прощения за то, что ужин не состоится. Надо сказать гостям, что Солод почувствовал себя неважно после тягот и лишений, перенесенных в милицейских казематах, и теперь с трудом отходит от пережитого. У его постели якобы дежурит опытный врач. Медицинское светило утверждает, что жизнь вне опасности, но требуется отдых.
Сейчас Солод желал только одного: услышать в телефонной трубке голос Вадима Гурского. Но тот, потерявшись где-то в районе Элисты, упорно молчал. На телефонные звонки по спутниковому телефону не отвечал ни он сам, ни его парни, и что происходит там, за две тысячи верст от Москвы, неизвестно. Время идет, но ясности не прибавляется.
Солод сказал себе, что пока нет поводов для серьезного беспокойства. Ну, не смог Гурский выйти на связь, так что с того? Он может руководствоваться какими-то своими, известными только ему резонами. Не позвонил сегодня, так объявится завтра. И скажет, что возвращается с хорошими новостями. Гурский не мальчишка, а профессионал высокого класса, его преданность хозяину вне всяких сомнений. Но если известий не будет, на его поиски придется отрядить парней из охраны и парочку хороших юристов. Гурский найдется. Все это так, все верно. И все же на душе было тяжело и гадко…
Солод вошел в мезонин, в приемной возле стола секретаря бросил раскрытый зонт, по плохо освещенному коридору прошел к кабинету, распахнув дверь ударом ноги. Здесь был включен только нижний свет. В камине потрескивали дрова, а бутылка двадцатичетырехлетнего скотча, оставленная на рабочем столе еще до его задержания ментами, притягивала взгляд, словно ножки красивой женщины. Солод взял с книжного стеллажа стакан, вытащил из холодильника банку содовой. Упав в кресло, налил виски на три пальца, капнул немного воды. Сделал глоток, сунул в рот сигару.
И вспомнил физиономию Девяткина, наглую и самоуверенную. В эту минуту показалось, что именно проклятый Девяткин – виновник всех его неприятностей, больших и малых. Солод сжал стакан, но тут же ослабил хватку, подумав, что стекло может лопнуть, а он порежет битым стеклом ладонь и пальцы. Надо подумать, что сделать с этим козлом. Какую ему устроить жизнь и какую смерть. Конечно, хочется все сделать побыстрее, но торопиться в таких случаях не следует. Пусть Девяткина для начала с позором вытурят с ментовской службы, скажем, за получение взятки.
Это будет нетрудно подстроить. Взятка – это хорошо… Но надо чего-то довесить. Скажем: чрезмерное применение силы на допросах, а в результате – смерть подследственного. Хорошо бы беременной женщины, а еще лучше подростка. Это тоже можно будет устроить. Найдутся менты, которые за деньги выполнят грязную работу, а потом дадут показания против Девяткина. А там суд, тюрьма… Издевательства и побои сокамерников и надзирателей… Тяжелые травмы, отбитые почки, гниющие язвы на теле… Медленная мучительная агония в тюремном лазарете… Неплохо.
И хорошо бы еще навести справки, есть ли у Девяткина близкие родственники. С ними ведь может произойти несчастный случай, их могут ограбить и порезать уголовники. А потом – больница, пьяный неквалифицированный хирург, похожий на мясника… Девяткин узнает о трагических событиях, когда сам одной ногой уже будет в могиле. И не сможет спасти близких людей, даже не увидит их перед смертью. Это будет больно…
Телефонный звонок заставил Солода вздрогнуть. Он снял трубку и услышал низкий шепелявый голос человека, который представился Сашей Кротовым.
– Да, помню, помню, – ответил Солод. – А как же… Конечно.
Он действительно вспомнил приятеля, некоего Кротова, с которым не виделся… уже и не вспомнить, сколько лет. Когда-то давно, на заре туманной юности, работали вместе – за разумную плату предоставляли коммерсантам защиту от бандитов. Собственно, никто на коммерсантов не нападал. Сам Солод договаривался с уголовниками, чтобы те пугали богатых мальчиков, а он их якобы защищал и стриг купоны. Позднее он нашел себе более прибыльное занятие, а Кротов угодил за решетку.
Да, в свое время у Солода было много друзей. Теперь они уступили место нужным людям и партнерам по бизнесу. Но иногда старые приятели, многих из которых Солод считал умершими, вдруг появлялись из ниоткуда. Через общих знакомых доставали его телефон. Звонили, не понимая, что между ними и Солодом теперь лежит пропасть, которую нельзя перепрыгнуть или обойти стороной. Их бывший друг стал большим человеком, у него высокое общественное положение, связи, деньги. А старые дружки остаются на обочине жизни. Перебиваются мелкими заработками, дальше завтрашнего дня не заглядывают, водят дружбу с сомнительными личностями.
– Ну, как жив, старина? – голос Кротова звучал с нарочитой бодростью. – У меня через две недели день рождения. Юбилей. Сорок пять годиков стукнет. Хотелось бы увидеть тебя на торжестве. Будет Сашка Шилов. Помнишь? Он недавно женился в седьмой раз. Да… Купил новой жене шубу и машину. Я ему говорю: ты совсем воровать разучился, если покупаешь такие вещи. Раньше ты просто брал все то, что нравилось. Ты меня слушаешь?
– Внимательно слушаю.
– И еще новость: Кныш отравился поддельной водкой, – Кротов вздохнул. – Умер на прошлой неделе. Он, мертвый, сидел за столом и держал в руках гитару. Это надо было видеть. Продавца водки нашли наши ребята. Магазин сожгли, а его самого… Ну, это не для телефона. Правда, Кнышу от этого не легче.
Солод вспомнил Кныша сразу. Высокий нескладный малый с узким девичьим личиком и длинным широким носом. Он знал бессчетное множество похабных анекдотов и любил их рассказывать к месту и не к месту,
