– Разве он когда-нибудь подписывал тебя на работу за «спасибо»? – удивился Володя. – Он сказал, что за тобой должок. Долг будет списан, когда все сделаете. Плюс некоторая сумма наличными. Мой босс умеет быть щедрым человеком. Когда захочет. Сейчас, похоже, тот самый случай.
– Прямо сейчас выезжать? – переспросил Жора, убирая бутылку на место. Во время работы он капли в рот не брал.
– С тем расчетом, чтобы к утру вы были на месте. Толмач позвонит тебе вечером, когда вы будете в пути. Назовет адрес, где он остановился.
Жора вытащил из кармана трубку мобильного телефона, набрал номер.
– Тик-Так, спустись ко мне, – сказал он. – Для нас есть срочная работа. Похоже, что денежная.
Закруглив разговор, подошел к заплеванной раковине в углу, пустил воду из крана. Скинул с плеч подтяжки, стянув через голову майку, плеснул на грудь пригоршню воды, стал тереть под мышками куском хозяйственного мыла. В полуголом виде он напоминал разжиревшего вахтера с мясокомбината или заслуженного забойщика скота. О Жоре Шелесте известно было не так уж много. Никто не знал, где и когда он родился. И сам он, похоже, этого не знал. Человеком он был замкнутым и не слишком образованным, но довольно хитрым. И еще очень скупым. Настолько скупым, насколько это вообще возможно.
Год назад он появился в семейном общежитии, оформил фиктивный брак с молодой ткачихой, наобещав ей несметные богатства. Но женщина получила только зуботычины, сотрясение мозга и переломы нескольких ребер.
Когда она выписалась из больницы, нашла в коридоре ту часть своих вещей, которую Жора не смог продать. Попытка войти в собственную комнату вместе с комендантом общежития, призванным для поддержки и помощи, окончилась неудачно. Жора спустил парочку с лестницы, а заодно разломал будку вахтера на входе. Больше ни ткачиха, ни комендант возле комнаты без номера не показывались.
Покончив с водными процедурами, Жора до красноты растер грудь и спину вафельным полотенцем. Вытащил опасную бритву и, намылив рожу, стал соскребать трехдневную щетину. Володя думал о том, что Шелест наверняка зашибает хорошие бабки, но живет в этой помойке, как собака. Даже хуже. Ни удобств, ни приличной женщины. Только старый телек, коврик с лебедями над железной койкой и пожелтевший от времени холодильник, который хрипит, как старик, умирающий от удушья. Куда он девает доллары? Зашивает в старый матрас, на котором спит? В землю закапывает? Или догадался открыть банковский счет? Нет, последнее отпадает. Жора скорее умрет мучительной смертью, чем доверится банкам.
Скрипнула дверь, порог переступил Тик-Так. Худой и узкоплечий, он был похож на длинную стрелку часов, может, оттого и получил это прозвище. Поговаривали, что Тик-Так имеет какой-то там пояс то ли по кэмпо, то ли по каратэ. Чтобы жить в этом доме на законных основаниях, Тик-Так наверняка изувечил не одну ткачиху.
– За срочность у нас своя такса, – сказал Тик-Так. – Это чтобы вы заранее знали. Чтобы без обид.
– Мы уже обо всем договорились с Жорой, – ответил Володя.
– Сколько их? – спросил Тик-Так.
– Четверо. Наверняка вооружены. В джипе у Толмача есть стволы. Помповик, даже Калашников.
– Не требуется, у нас все свое, – ответил Тик-Так. – Толмач хочет, чтобы объекты помучились перед смертью? Как долго?
– Час. Ну, полтора. Не более того.
– За это отдельная плата.
– Разумеется, – поморщился Володя. На эту тему ему было неприятно разговаривать ни с Тик-Таком, ни с кем бы то ни было еще. – Плата отдельная, но в пределах разумного. Обо всем договоритесь на месте с Толмачом. Там получите аванс. Остальное – в Москве, когда вернетесь. Из своей командировки.
– Зер гут, – кивнул Тик-Так и добавил: – Раньше у меня было много свободного времени. Собственно, ничего в жизни и не было, кроме свободного времени. Теперь все поменялось. Вздохнуть некогда, столько работы. В шахматы не хочешь сыграть, пока он собирается?
– Нет, спасибо, – Володя поднялся на ноги. – Все, что нужно было передать, я передал. Кроме того, нам не по пути.
Глава четвертая
К вечеру похолодало, небо снова нахмурилось, со стороны дальнего леса ветер погнал поземку. Рама вышел на крыльцо дома Собачихи, сунул за пазуху крестовой ключ. Он поежился, поднял воротник куртки, решив, что сегодня стемнело быстро, а погода испортилась. Значит, самое подходящее время свинтить колесо брошенной машины, которую он приметил еще во время первой разведки.
Неспешно шагая по улице, Рама думал о том, что уезжать из деревни сейчас не самое подходящее время. Хорошо бы повременить с этим делом. Димону нужно отлежаться еще хотя бы неделю, а там, когда он окончательно пойдет на поправку, можно со спокойным сердцем трогаться в дорогу. И точно знать, что кровотечение снова не откроется, а рана не загноится. Но Собачиха не устает повторять о том, что чует близкую беду сердцем. А днем, стоит только выглянуть на улицу, Рама ловит настороженные взгляды сельчан; местные старухи, которые вечно топчутся у магазина, о чем-то судачат, замолкают при его появлении словно по команде.
Дембель Пашка, вечно пьяненький, смурной, нарезает круги возле двора Собачихи, заглядывая через забор, что-то высматривает. Уходит и возвращается снова. Уже раза три он подваливал к Катьке со своими паскудными вопросами. Что это у тебя за новый друг появился? Это ему ты грязные портки стираешь? Откуда вообще взялись эти московские сволочи, как узнали сюда дорогу? И дальше в том же духе. Катька посылает дембеля подальше или отмалчивается, но только хуже делает, разжигая своим молчанием Пашкино злобное любопытство. Сердце дембеля разрывает ревность и жажда скорого реванша.
Куда ни плюнь, одна непруха. Поэтому деревенские каникулы придется сократить до двух-трех дней, а там сматывать удочки в Кострому к приятелю Кота Сереге Букину. Возможно, там удастся перекантоваться некоторое время, месяц или два, пока грозовые тучи не уйдут с горизонта.
Снег поскрипывал под ногами, встречный ветер бросал в лицо колкие снежинки. Рама дошагал до магазина, теперь предстояло пройти несколько дворов, миновать клуб и свернуть в глухой проулок между домами. Прохожих нет, старухи, что днем тусуются у магазина, давно разошлись. Ветер качал одинокий фонарь, горевший на так называемой центральной площади, тень одинокого пешехода перемещалась то
