появляется ямочка... У тебя много ямочек, и все они мне очень нравятся. Ты совершенное существо, Роза!
– Никто никогда не говорил мне, что я совершенное существо... – печально удивилась она и положила голову ему на колени.
– Но так и есть! – Неволин сделал вид, что обижается ее неверию. – Я все время тебя хочу. Всегда. Я даже сам не ожидал, что из меня может получиться такой страстный любовник.
– О да! – тоже засмеялась она и погладила его по щеке. – Ты очень разнузданный и порочный.
– О-очень порочный! – Он сделал свирепое лицо. – И сейчас ты в этом убедишься еще раз...
– Костя, нет!.. – Она сделала вид, что сопротивляется.
Они барахтались на полу, а пластинка продолжала крутиться – сквозь шипение и треск доносилась органная мелодия, печальная и торжественная. Наверное, когда Иоганн Себастьян Бах сочинял ее, то думал о вечности и о том, сколь коротко и бессмысленно по сравнению с этой вечностью существование одного человека...
Позже, ближе к ночи, Неволин все же спросил Розу о том, почему именно она не может иметь детей – в том смысле, все ли в порядке с ее здоровьем?.. Роза произнесла замысловатый диагноз, который испугал Неволина, но тут же успокоила его, что диагноз говорит только о причине ее бесплодия, но никоим образом не может отразиться на ее здоровье вообще.
– Когда-то я очень мечтала о ребенке, – призналась она. – Но потом успокоилась. В конце концов, мне очень повезло со Светой – она ко мне хорошо относится, зовет мамой.
– Да, тебе действительно повезло... – вздохнул Неволин. – Ванька мне родной, но меня он терпеть не может. Даже не знаю, удастся ли когда-нибудь вас познакомить!
На последнем этаже нового торгового комплекса, под прозрачным стеклянным потолком, на площадке, чуть выдвинутой вперед наподобие балкона, располагалось небольшое уютное кафе.
На первый взгляд оно казалось чрезвычайно простеньким – обычные столики, барная стойка, подсветка на стенах, незатейливая кованая ограда, идущая по краю балкона, цветы в кашпо... Сидели, правда, охранники у лифта, ведущего на последний этаж, да и официантки отличались особенной, ненавязчивой грацией и домашней простотой (равно как и продавщицы, работавшие неподалеку отсюда, в Театральном проезде) – и все. Но посетители, случайно нажавшие последнюю кнопку на лифтовой панели и оказавшиеся здесь, по большей части начинали тушеваться – и быстренько покидали это место.
Другие, наоборот, принимали вид презрительно-надменный, демонстративно и непринужденно садились за столики, болтали громко, но официантки к ним не торопились, и посетили тоже уходили, несолоно хлебавши, ругая затем в лифте, едущем вниз, «проклятых буржуев» – ведь местечко предназначалось именно для богатых людей, хотя цены в кафе были весьма демократичны.
Третьих охранники и вовсе не пускали дальше холла, объясняя, что мест нет.
Словом, всяким праздношатающимся гражданам вход сюда был заказан, и даже те, кто пришли в этот торговый центр купить помаду, флакончик духов или маечку от модного кутюрье, как-то незаметно, сами собой, отсеивались.
В кафе вольготно себя чувствовали только те, кто мог себе позволить приобрести меховое манто или, например, швейцарский хронометр. Были и такие, кто вовсе никаких покупок не делали, а сразу с первого этажа поднимались наверх, и официантки покорно их обслуживали, точно чувствуя, что где-то там, на парковке, ждет их посетителя авто представительского класса. Интуиция!
Иногда заходила утомленная мамаша с крикливыми чадами, и ее тоже приветливо обслуживали, с улыбкой приносили детям мороженое и натуральных соков и всячески с ними возились – потому что обслуживающий персонал тоже интуитивно чувствовал, что утомленная мамаша – супруга какого-то значительного лица, с которого в данный момент снимает мерку на третьем этаже чистокровный итальянец Луиджи, чтобы оно, это лицо, щеголяло потом в чудесном костюме, которому сносу в ближайшие двадцать пять лет не будет...
Николай очень любил это кафе – тихое, в самом центре Москвы (с балкона открывался такой чудесный вид!), любил за то, что здесь не встречалось то самое быдло, какое Николай ненавидел лютой ненавистью.
В сложную категорию «быдла» входили: шумная провинциальная публика; недалекие обыватели с полным отсутствием манер, одетые в дешевые китайские ветровочки или же синтетические костюмы от отечественного производителя; небритые восточные мачо с уголовным блеском в глазах – в позорного покроя кожаных куртках из свиной дубовой кожи и с вечными рыночными разговорами на тему «продал- купил»; шумные бесформенные тетки с «химией» на жиденьких волосах, их мужья – окостенелые бывшие «совки», их дочери – девицы с пластиковыми грудями, с торчащей из штанов задницей или же одетых в розовое мини и с непременной жвачкой в зубах; стаи одинаковых клерков, которые тщетно тужились выглядеть респектабельно; идиоты-переростки с бутылками пива, с которыми они, наверное, даже во сне не расставались (и что за гадость эта ваша так называемая «продвинутая молодежь», оболваненная рекламой!), и многие другие.
Здесь этого быдла, слава богу, практически не встречалось – так, забредали случайно отдельные экземпляры, но их очень быстро выпроваживали.
Но на этот раз случилось непредвиденное – едва Николай вышел из лифта на последнем этаже, как дорогу ему перегородил охранник:
– Минуточку, вы куда?
Николай буквально обалдел от подобной наглости. Неужели этот громила, этот дешевка, этот бездельник не признал в нем настоящего клиента?.. «Их» клиента?..
