легкие прохладные сумерки, но в какой-то момент вдруг поняла, что это у нее уже не получится.
Ева сделала еще один шаг и... открыла глаза.
Над ней стояла Мунхэ-тенгри, по смуглому неподвижному лицу которой ручьями тек пот. И тут Ева сделала неожиданное открытие – у шаманки из племени орочей были невероятно синие (точно небо!) глаза.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга, а потом Мунхэ-тенгри медленно опустилась на пол юрты, сначала села, а потом легла ничком. Вокруг нее захлопотали люди, заслонили шаманку своими спинами.
– Что с ней? – прошептала Ева.
– Жива она... Устала только шибко! – пояснила девочка, снова подобравшись к Еве.
– Да?.. А... а как тебя зовут?
– Долчан. Я внучка ее.
– Долчан... – повторила Ева. И вдруг поняла – прежний сухой жар покинул ее тело, она не дрожала больше в лихорадке. Нет, она еще очень скверно чувствовала себя, была разбитой и донельзя измученной, но прежнее безразличие вдруг покинуло ее. Она как-то особенно ясно и четко осознала, что не умрет.
И тогда Ева заплакала – от слабости, потрясения и другого, нового открытия – что она, Ева, уже никогда не будет прежней. Потому что старая Мунхэ-тенгри сделала что-то странное с ее душой, она словно вынула из нее что-то лишнее, мешавшее до того Еве, – так врач пинцетом вынимает рыбную косточку, застрявшую в мягких тканях нёба. Что беспокоило до того Еву – неизвестно, но только после камлания Мунхэ-тенгри Ева стала и беззащитной, и сильной одновременно, она как будто примирилась с этой жизнью – это раз, и второе – нашла в себе возможности выдержать все дальнейшие испытания, которые эта жизнь могла на нее обрушить.
Дальше происходило следующее – очень быстро, буквально в течение нескольких дней, Ева окончательно встала на ноги. Ей дали платье вместо пришедшего в полную негодность комбинезона – длинное, из оленьей замши, расшитое бисером и тесьмой, на ноги – мягкие сапожки, тоже из оленьей замши, Долчан надела ей на голову капор с широкими лентами, расшитый множеством медных монеток, кусочками кожи и меха, бисером.
Племя орочей жило очень просто – раньше их жизнь показалась бы Еве дикой, неуютной и странной, но теперь Ева нашла в ней множество достоинств. Это были простые люди, и волновали их самые простые вещи – еда, хорошая погода, благосклонность духов, которых они почитали, строгое соблюдение обычаев.
Они угощали Еву чаем с оленьим молоком, гапчаном – полукопченым оленьим мясом, лепешками из кислого теста, испеченными в теплой золе костра. Они рассказали о тайге и зверях, ее населяющих, объяснили, как следует вести себя, встретившись, например, с медведем.
– ...он, бачка[4] наш, никого не боится! Боится только того, кто его больше. Ты, девка, ежели увидишь его, однако – не беги. Ветку какую, иль жердь, или что еще под руку попадется – подними вверх, да повыше. Выше головы его! Он и подумает, что ты его больше, и сам уйдет, однако...
В первые же дни, еще слабая, Ева принялась мастерить из обрезков кожи, бисера, коры дерева, веток, ниток и прочего, что ей под руку попалось, маленьких кукол. Они получились у нее настолько забавными и интересными, что не только дети, но и взрослое население племени пришло от них в восторг. У Долчан была настоящая кукла – Барби (купили в прошлом году, когда проходили мимо одной деревни, в местном магазинчике, где торговали всякой всячиной). Но теперь эта Барби одряхлела, копоть въелась в пластик, а шевелюра, прежде роскошная, превратилась в мочалку...
Евины куклы были нарасхват, она так наловчилась делать их, что скоро у каждого ороча был ее сувенир.
Таким образом она прожила в племени около двух недель, ни о чем не думая и ни о чем не беспокоясь, словно выпав из потока времени. А потом орочи стали собираться в путь, поскольку были людьми кочевыми, и позвали Еву с собой. Только тогда она вспомнила о том, кто она есть на самом деле – Ева Борисовна Михайловская (в девичестве – Полякова), жительница Москвы, мастер кукольного дела. «Я ведь умирала, буквально! А они меня спасли... Что же это было – колдовство?.. Или я бы и так выздоровела, без камлания Мунхэ-тенгри?..»
Перед тем как стойбище перекочевало бы в другое место, Долчан решила показать Еве Байкал.
– Ты ведь его еще не видела, Ева? Идем, а то так и не увидишь...
– Далеко?
– Не, не шибко... – затрясла иссиня-черными косами внучка шаманки.
Она повела Еву к озеру. В самом деле, путь оказался не особенно долгим. Скоро сосны расступились, и Ева увидела Байкал – такой огромный, что напоминал самое настоящее море. Солнечная рябь мерцала в зеленоватой прозрачной воде... Вокруг были скалы, поросшие кедровым стлаником и пушистым пепельным ковром лишайников. Над скалами стояли волны тайги – иначе как волнами эти многослойные массы деревьев и назвать было нельзя!
Берег был песчаный, очень чистый. Посреди него возвышался огромный, прямо-таки гигантский камень, весь покрытый мхом.
– Ух ты! – восхитилась Ева и полезла на него – время словно создало на камне нечто вроде ступеней. Долчан тоже запрыгала следом.
– Гром-камень, однако.
– Как? Гром-камень? – с любопытством переспросила Ева. – Почему?
– А я не знаю... Так вы его, русские, зовете.
– Гром-камень... Наверное, потому, что он огромный... Или в него молния попала! Гроза, гром, о- громный... – принялась Ева рассуждать вслух. – Да, наверное! В Петербурге памятник Петру Первому есть, работы Фальконе – он тоже на гром-камне стоит... Только этот гораздо больше!
– Ну-тко! – с гордостью воскликнула Долчан. – У нас все лучше...
На камне, сверху, лежала поваленная сухая сосенка – она росла тут, но, вероятно, непогода как-то повалила ее. Ева присела на сосну, а Долчан устроилась рядом. От озера дул ощутимо прохладный ветер прямо им в лица.
– Холодный он, твой Байкал...
– Летом холодом дует, зимой – теплом. Всегда разный он, однако... – философски заметила девочка. – Купаться посреди лета можно – не здесь, а там... – Она указала направление. – Где Сеногда, Онакачан...
– Не может быть!
– Честно слово! – истово произнесла Долчан.
Словно завороженная, смотрела Ева на озеро, которому было двадцать пять миллионов лет. Вода на его поверхности неуловимо и постоянно меняла цвет – от малахитового до бело-голубого, от серебристо-серого до аспидно-черного, и этой игрой красок, наверное, можно было любоваться бесконечно. «Душа мира...» – вспомнила Ева свой давний разговор с Ивой. Если где и пряталась душа мира, то именно здесь!
– Красиво как... Спасибо, Долчан, что привела меня сюда!
– Не я... – подумав, призналась девочка. – Мунхэ-тенгри сказала: «Долчан, веди нашу гостью к озеру!»
– У тебя очень мудрая бабушка! – засмеялась Ева.
– Сколько живу здесь, даже дважды... – Долчан подняла два пальца для убедительности, – ...дважды одинаковым не видела Байкал. Всегда разный он, однако!
Ева приставила ладонь ко лбу. В прозрачном, ясном воздухе было видно все далеко, поразительно четко. Вдоль берега, тарахтя, бодро плыла моторная лодка. На корме неподвижно сидел человек, и ветер трепал его длинные черные волосы.
– Плывет кто-то... – пробормотала Ева, и вдруг неясное беспокойство заставило ее сердце биться сильнее.
...Все последние дни они провели в поисках, прошлись вдоль всего течения Синички. Никаких следов.
