все назад!
Валя уже хотела согласиться, потому что совсем потеряла голову, но потом, словно облачко, проплыла в ее голове та дурацкая пословица – в одну и ту же реку нельзя войти дважды.
– Ваня, нет. Я не могу предать Илью. После всего того, что он для меня сделал... Я даже говорить об этом не хочу!
– Что же делать?
– Ничего не надо делать, – ответила она, все больше и больше наполняясь твердой решимостью. – Мы посмотрели друг на друга еще раз – и все. Просто не надо забывать прошлое, надо помнить о том, что мы были счастливы когда-то...
– Валька... Но про Марьин пруд ты ведь не придумала, да? Ты правда хотела в нем утопиться?
– Господи, и зачем я тебе только сказала... Нет, Ванечка, я никогда бы этого не сделала. Все слова, слова, слова... Забудь. Ладно, иди...
– А что же дальше?
– Ничего. Иди...
Они поцеловались на прощанье, а потом разомкнули руки.
Расходились в разные стороны, то и дело оглядываясь. Потом, обернувшись в последний раз, Валя увидела Ивана внизу, далеко – в конце бульвара. Махнула рукой и пошла дальше, уже не оборачиваясь. Она рыдала в три ручья, не стесняясь прохожих. Она чувствовала себя несчастной и счастливой одновременно...
На работе жажда деятельности обуяла ее. Она притащила из книгохранилища огромную стопку книг, принялась распихивать их по полкам. Потом вспомнила, что цветы на окнах не поливали с прошлой недели...
– Что за рвение такое? – насмешливо спросила Наталья, увидев Валю с лейкой, усердно орошающей зимний сад. – И почему глаза красные? Плакала, что ли?
– Весенняя аллергия, – пыхтя, ответила Валя.
– А-а...
Было еще что-то, что тоже необходимо было срочно сделать. Коваленко! Ну да, она же так и не узнала, как он себя чувствовал после того разговора с Ильей! А вдруг Илья серьезно покалечил его?
В конференц-зале она нашла папку, в которой вел свои записи Истомин, и там отыскала телефон Коваленко. Герман Витальевич Коваленко – вот как полностью, оказывается, звучало его имя...
– Алло, Герман Витальевич? Это вы?
– Кто это? – удивленно ответил на другом конце провода Коваленко.
– Это Валентина... Из библиотеки, – уточнила она. – Как вы себя чувствуете?
– Валя? – страшно удивился тот. – Откуда вы узнали?.. Впрочем, не важно. Ужасно. Я ужасно себя чувствую.
Мурашки побежали у Вали по спине. Глупая Илюшкина ревность – вот к чему она привела! Коваленко говорит, что ужасно себя чувствует.
– Правда? – расстроилась Валя. – Ох, Герман Витальевич, простите моего мужа – он не должен был...
– Можно просто Герман, без всякого отчества, мы же договаривались, – перебил ее Коваленко. И чихнул. – Ой, простите – простудился накануне. Температура тридцать восемь.
Валя отодвинула от уха трубку, словно инфекция могла передаваться по телефонным проводам.
– Какая еще температура? Слушайте, Герман, я хотела извиниться за своего мужа! Он не сильно вас покалечил?
– Не сильно, – успокоил ее Коваленко. – Всего пара синяков. Он у вас что, боксер? Такой был мощный нокдаун...
– Нет, – растерянно ответила Валя, – он обычный человек. Так с вами все в порядке?
– Я же говорю, у меня температура! Передайте Истомину – в эту пятницу я не приду, наверное. Валя! Если вам так не терпится искупить вину, приезжайте ко мне, сварите какого-нибудь бульона... Я совершенно один, и у меня высокая температура!
– Вы шутите? – сурово произнесла Валя.
– Я абсолютно серьезно! Если бы вы знали, Валечка, как я рад, что вы мне позвонили...
Валя бросила трубку, не дослушав, что собирался ей сообщить Коваленко. Он в порядке, Илья ему ничего не сломал. И она тут же забыла о Германе Коваленко.
Она чувствовала себя совершенно счастливой. Оказывается, для этого ей необходимо было встретить Ивана. Всего один раз – последний...
«Я люблю Илью... – с восторгом подумала она. – Милый Ванечка, прощай навсегда! Я люблю Илью...»
* * *
Юлий Платонович Истомин был не в духе. Он с самого начала был не в духе, еще когда только начали собираться студийцы.
Коваленко отсутствовал – он лежал дома с простудой. Валя передала-таки руководителю кружка сообщение об этом.
– Ну и слава богу... – скрипучим голосом прокомментировал данное обстоятельство Истомин. – Работы будет меньше. Так, товарищи, я тоже себя неважно чувствую и посему предлагаю закончить наше сегодняшнее собрание немного раньше. Никто не против?
Против никто не был, а мадам Климантович вообще была двумя руками «за» – сегодня она явилась одна, без мужа, и потому сильно нервничала, то и дело косясь на часы. Ей не хотелось оставлять своего благоверного предоставленным самому себе надолго...
Валя пробралась в конференц-зал к самому концу занятия, когда Истомин придумывал новое задание для своих подопечных.
– Вот что... – устало сказал он, держа обеими руками свою голову, точно опасаясь, что она может вот- вот отвалиться. – Придумайте к следующей пятнице этюд на тему... ну я даже не знаю... «Как я провел свои выходные», например.
– Ну что за тема такая! – удивилась Клара Пятакова. – Прямо как школьное сочинение.
– В выходные я работал, – нервно заметил Рома Асанов, врач-реаниматолог. – Сплошные бытовые травмы.
– Да-а? – заинтересовался Григорий Будрыс, почесывая сальную голову. – Интересно...
– Хм, интересно ему... – фыркнул Рома. – Представьте себе – жена случайно узнает, что муж ей изменяет с соседкой по лестничной клетке. Чтобы выследить его, она лезет через балкон и внезапно срывается с пятого этажа... Этаж высокий, но внизу растут густые кусты, которые спружинивают, точно батут...
Мадам Климантович при упоминании о неверном муже вздрогнула и еще раз посмотрела на часы.
– А меня тема вполне устраивает! – громко заявила она. – Есть где развернуться фантазии...
Когда студийцы разошлись, Валя подсела ближе к Истомину.
– Юлий Платонович, вы прочитали мою рукопись? – спросила она. – Хотя, если вы неважно себя чувствуете, можно перенести обсуждение на другой раз...
– Нет-нет! – закряхтел мэтр. – Ни в коем случае... Я готов.
От Истомина сильно несло нафталином и еще какими-то терпкими лекарствами. Вблизи Валя разглядела, что нос у Истомина весь покрыт мелкими красными сосудами, а белки глаз желтые, нездоровые.
Он открыл Валину рукопись.
– Ужасно, ужасно... – страдальчески сморщился он и высморкался в огромный платок, больше напоминающий полотенце.
– Что? – не поняла Валя. – Вам плохо?
– Нет, ваша рукопись – просто ужасно! – проскрипел он. – Это даже не литература, это... черт знает что!
Меньше всего Валя ожидала, что Истомин вот так, с ходу, сразу же начнет ее критиковать. Скорее наоборот, она приготовилась к тому, что он начнет петь ей дифирамбы, и решила бороться, чтобы узнать истинные его мысли – ведь от его слов зависело ее будущее.
