Я же себя ненавидела. «Его никто не мог спровоцировать на убийство?» – вопрос следователя вертелся у меня в голове как приговор. По закону я не была виновата, но лучше бы такого закона не было, и пусть бы меня осудили по совести, а не по закону, наказали бы... Это не Мельников замахнулся ножом, это я направила его руку. «Только смерть разлучит нас...» Бедная, слабая голова! Он понял меня буквально. Теперь я не испытывала к своему бывшему однокласснику ничего, кроме досады, ведь настоящей убийцей была я.
Легкомыслие! Легкомыслие и невнимательность! Стоило давным-давно обратить внимание на его вечно кислую физиономию, на жалобы на головную боль и странности в поведении. Ах, Серж, ах, эстетствующий декадент, ах Обри Бёрдслей и утонченное утомление... Теперь понятно, почему его не взяли в дипломаты, – болезнь не позволила.
«В юности перенес тяжелое заболевание, произошло осложнение». В юности... Насколько я помню, в школе он ничем не страдал. Значит, наверное, заболел сразу после ее окончания, и все планы на будущее были перечеркнуты, заграничная карьера невозможна, ему оставалось лишь торговать на рынке. Ужасно... На какое-то мгновение мне даже стало жаль Сержа.
И вдруг я вспомнила о Шурочке.
После школы, параллельно с поступлением в престижное высшее учебное заведение, он собирался жениться на ней – это я помню прекрасно. Неземная любовь, вся школа с напряжением следит за развитием их красивого романа, юные Ромео и Джульетта ждут не дождутся совершеннолетия... Теперь ясно – он заболел, и их свадьба стала невозможной, потому что Шурочка не захотела связываться с человеком, у которого не все в порядке с головой.
Это были мелочи, к делу отношения не имеющие, – Шурочка, несбывшиеся мечты Сержа о карьере и так далее. Но я продолжала думать о них, лишь бы не думать о главном, лишь бы чувство вины не жгло мне душу.
Итак – именно Шурочка не захотела, потому что Серж не раз говорил о каком-то предательстве, туманно намекал, что простил ей, что все в прошлом... Он слег, и она оставила его, поскольку, как и все женщины, была прагматична. Бедная Шурочка! Она ведь тоже переживала, решение наверняка далось ей не просто. И жизнь у нее не сложилась, потому что без любви трудно жить, как и всем прочим женщинам. Кстати, а ведь увлечение ее психологией тоже неспроста! Психология, психиатрия...
Я пыталась найти в прошлом причины того, что настоящее рушилось на моих глазах.
Я выхлопотала постоянный пропуск и теперь неотлучно находилась при Мите – большего и не надо на данный момент.
Молодого строгого доктора звали старинным русским именем Савелий, он относился ко мне с отеческой строгостью, хотя вряд ли был старше меня. Впрочем, с родными и близкими больных только так и нужно, иначе – слезы, слезы... Чрезмерная участливость вредна.
– Состояние тяжелое, пока еще рано делать прогнозы, – сообщал он мне новости. – Сейчас был батюшка, ваш муж пожелал собороваться, причаститься святых тайн.
– В больнице есть священник? – спросила я. Раньше я не замечала в Мите особой религиозности, и его желание испугало меня.
– Конечно. Милая, идите перекусите, вас саму впору под капельницу класть.
Но слова о соборовании прочно засели у меня в голове.
– Доктор, – едва выговорила я, – он что, предчувствует смерть?
– Кто знает... Держитесь, – холодно ответил мне тот.
Сама мысль о том, что Митя может умереть, покинуть меня навсегда, казалась мне невозможной и дикой. Это будет чем-то вроде вселенской катастрофы, после которой исчезнет все живое, во что разум отказывался верить. «Лучше бы Мельников вонзил нож в меня, – думала я, сидя на стуле возле Митиной кровати и держа его слабую, холодную руку. – Я женщина, я живучая как кошка, я бы все выдержала. Утром того дня, когда Серж встретил меня в липовой аллее... Если б знать!»
Рука в моих ладонях вдруг дрогнула, Митя приоткрыл темные веки.
– Ты здесь... – тихо, без всякого выражения, произнес он. – Когда же ты спишь?
– Сплю! – убежденно воскликнула я. – Там, в коридоре, есть кушетка.
– Таня, я не понимаю...
Он говорил тяжело, с усилием. Я жадно ловила каждое его слово, напряжением чувств стараясь помочь ему, и не понимала, отчего мое страстное желание помочь никак не может материализоваться – сил у Мити не прибывало.
– Что, Митенька?
– Я не понимаю – за что?
– Он псих, он сумасшедший. Кто знает, что творилось в его больной голове!
– Он сказал... он сказал, что ты его любишь. И еще... будто ты согласилась стать его женой...
– Неправда, – твердо ответила я. – Он желаемое хотел выдать за действительное.
– И будто ты с самой школы, с детства...
– Любила его? – с жаром подхватила я. – Нет, Митя, я его и не вспоминала последние десять лет! Я знаешь что думаю? Наверное, он был совсем одинок, и ему хотелось, чтобы хоть кто-то любил его, вот и придумал меня, мои чувства... Он сумасшедший, Митя!
Я говорила и говорила что-то убедительное, страстное, а он смотрел на меня пристально, тяжело и как-то равнодушно.
– А еще он сказал... – медленно, уловив паузу в моей речи, вставил Митя. – Впрочем... ерунда все.
Я вдруг догадалась, о чем он хотел сказать, и эта догадка только усилила мое смятение и чувство вины. Если бы была возможность прожить жизнь второй раз, я никогда бы не позволила Сержу войти в свой дом,
