посвятить ей жизнь и бежать от нее куда глаза глядят?
— Пенни.
— Тебе пора.
Райан хватается за коляску сбоку, и мы направляемся по широкой главной аллее к выходу. Я оглядываюсь. Пенни снова сидит на скамейке, постукивая ногой в такт музыке. Смотрит она на эстраду. Или мимо эстрады. Я то и дело оглядываюсь — смотрю, как она постепенно уменьшается и скрывается из глаз.
Глава 38
Я закидываю детей домой, и Филипп тут же мчит меня на «порше» в больницу. Я выскакиваю у приемного покоя, он едет на стоянку. Джен лежит на каталке за какой-то занавесочкой: ей делают УЗИ. Врач водит датчиком по ее животу, а я тут же, словно это было вчера, вспоминаю, как, опоздав, влетел в кабинет врача, увидел слезы в глазах Джен и огромный, смазанный гелем живот с нашим мертвым ребенком. Только не это. Умоляю.
— У него сердце не бьется. — Джен начинает плакать.
— Плод не очень удобно расположен, пока не добраться, — говорит врач, полная женщина с глазами навыкате и губами-ниточками. — Так что давайте не будем делать скоропалительных выводов.
— Прости, Джад. — Джен, всхлипывая, хватает меня за руку прежде, чем я успеваю ее отдернуть. Она прижимает мою ладонь к лицу и рыдает в нее, как в платок. — Это ужасно.
— Все хорошо. Ты, главное, успокойся. — Я осознаю, что свободной рукой поглаживаю ее волосы. Я здесь, и это происходит со мной, но еще сорок минут назад я гулял с Пенни по луна-парку, держал ее за руку, сцеловывал с ее губ остатки сахарной ваты. Я существую в разных измерениях и понятия не имею, где мое настоящее место.
— Неужели опять? — Джен захлебывается слезами, горячими слезами, которые жгут мне пальцы. Врачиха продолжает водить датчиком по ее животу. Неужели мы опять теряем ребенка? А ведь звезды уже намекали нам, что не судьба. Только мы не расслышали намека вовремя.
— Я это заслужила, — говорит Джен. — Заслужила.
— Не надо, не говори так.
— Я так с тобой поступила… — Ее лицо искажено страданием. — Я разрушила нашу жизнь.
— Слушайте! — вдруг говорит врачиха. Мы поворачиваемся к ней и слышим, как сквозь треск пробивается быстрый, ритмичный, мерный стук.
— Что это? — спрашиваю я, хотя знаю ответ. Я уже слышал такой стук.
— Сердцебиение. Сердце вашего ребенка.
— Как быстро стучит! — восклицает Джен.
— Для вас быстро, а по мне так замечательное сердцебиение, — отзывается врачиха.
Джен с облегчением откидывается на каталку и закрывает глаза. Она по-прежнему плачет и по- прежнему держит меня за руку. Другой, свободной, рукой я спешу стереть собственные слезы — чтобы Джен не успела их заметить.
— Тогда откуда кровотечение? — спрашиваю я.
— Серьезных причин нет, а несерьезных может быть великое множество. Я уже вызвала гинеколога. Сейчас кто-нибудь спустится из отделения. Но ребенок в норме, никаких отклонений.
— Подождите, — говорю я, когда она снимает датчик. — Можно нам еще немного послушать?
Врачиха по-доброму улыбается почти отсутствующими губами, вынимает из ящика что-то вроде широкого холщового пояса и, закрепив его на животе Джен, подсовывает под него датчик. Потом она выходит, и мы остаемся вдвоем, я и Джен. И слушаем отчаянную пульсацию его сердца. Это наш еще не рожденный ребенок. Джен смотрит на меня лучезарными, влажными от слез глазами. Улыбается.
— Это — наш ребенок, — сияя, говорит она.
— Он, похоже, волнуется.
Джен смеется:
— А ты бы на его месте не волновался?
Мы вслушиваемся. Тук, шшш, тук, шшш, тук, шшш.
— Джад, — говорит Джен, не глядя мне в глаза. — У нас ведь получится, да?
В этот миг я перестаю сожалеть о чем бы то ни было, даже о том, что случилось после того, как я услышал стук сердца того, первого ребенка. Я просто отдаюсь этому волшебству. Да, мне суждено стать отцом, причем именно сейчас, когда сам я отца потерял. Меня постепенно начинают обуревать какие-то эмоции, какие — не знаю, поскольку мы только-только начинаем осознавать важность момента, но занавеска отдергивается, и входит Уэйд. Тут уж всему конец — и этому моменту, и всем последующим.
В нашу последнюю встречу я запулил в Уэйда офисным стулом. До этого — тортом с горящими свечками. Должно быть, у него до сих пор жжет задницу. Стоит ли удивляться, что, увидев меня, он вздрагивает, ожидая новой атаки, и на миг замирает в дверном проеме. Потом осторожно, бочком, проходит к лежащей на каталке Джен.
— Ну, как ты, малыш?
Есть категория мужчин, для которых любая женщина — малыш, и им это сходит с рук. Уэйд из их числа. А я к этой категории не принадлежу. По-моему, это отвратительно. Я шарю глазами в поисках какого-нибудь острого предмета.
— Я так спешил, малыш. А навигатор меня только запутал.
— Со мной все в порядке, — говорит Джен.
— Вот и славно. — Он легонько дотрагивается до ее плеча, но тут же отнимает руку: мое присутствие его явно стесняет. Так что выбора у него нет — пора обратить на меня внимание.
— Привет, Джад. Как делищи?
— Все отлично, Уэйд.
Раздается стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, в палату входит бородатый врач. В руках у него медицинская карта Джен.
— Дженнифер Фоксман?
— Да, — отвечает она.
Ее имя рядом с моей фамилией. Это больно, это как пинок по яйцам.
— Я — доктор Рауш из отделения гинекологии. — Он поворачивается к Уэйду. — Мистер Фоксман?
— Нет, — отвечает Уэйд.
— Я — Фоксман, — отзываюсь я.
— Очень приятно, — формально говорит доктор Рауш и снова переводит взгляд на Уэйда: — А вы кто?
— Он — любовник моей жены.
— Заткнись, Джад. — Джен морщится и закрывает глаза. — Не надо сейчас.
— У нас непростой сюжет, — говорит Уэйд, протягивая врачу руку. — Уэйд Буланже.
— Тот самый? С радио?
— Боюсь, что да.
Доктор Рауш улыбается:
— Моя жена вас терпеть не может.
— Типичный случай, — кивает Уэйд.
— Моя жена, к сожалению, не типична, — говорю я.
Доктор Рауш смотрит на меня неодобрительно, словно я порчу ему праздник.
— Что ж, — говорит он, вынув из кармана резиновые перчатки. — Вообще-то у меня язва, а смена длится сутки, так что вы меня в ваши проблемы не втягивайте. Подождите-ка оба за дверью.
