— Ты меня под тюрьму подвел, придурок! — сказал я уже тише, но таким тоном, чтобы ни намека на шутку не звучало, а все было ясно с первых же слов. — Аслан, которому я магнитофон впарил, заявление написал. Теперь мне семь лет ломится. Потому что ты, козел, окурки в магнитофоны бросаешь! Он бы иначе забрал заявление, а так считает, что мы его унизили. Ты понял? И еще! Какого хера ты выболтал все про наши планы этой своей мочалке Еве?! Знаешь, кому она твои слова тут же в уши поет?
— Ты это! — собрался на другом конце телефонного провода Витька. — Ты про меня можешь что угодно говорить, а про Еву — не смей!
Его голос дрогнул тонкой возмущенной ноткой. И это меня взбесило совершенно. Как, он еще смеет чем-то возмущаться!
— Цена твоей шлюшонке — трюльник! — опять заорал я. — Она под кого угодно ляжет, если ей надо. И со мной она трахалась, и толстый Василич ее драл, и с Бесом сейчас долбится! Это Бес ее послал, чтобы за нами приглядывала! А ты думал, что она тебя за стихи твои идиотские полюбила? Так что ли думаешь? Так это идиотом надо быть. И баба ты настоящая, раз языком так треплешь…
Я в ярости даже пнул ногой стенку кабины. Фанерное сооружение заходило ходуном. Несколько человек, стоявшие в очереди посылать свои бандероли, с осуждением повернули головы в нашу сторону. А оператор-телефонистка прикрикнула:
— Эй, там! Не хулиганить! А то сейчас отключу! Полторы минуты у вас осталось…
Я немного успокоился. Витька на том конце провода тяжело дышал.
— Дошло наконец-то? Чего ради она к тебе в постель прыгнула, и с кем на пару ты в очередь оказался? — заявил я, чувствуя, что сбросил первый заряд злости.
— Ты врешь! — упавшим голосом сопротивлялся Зяблик. — Это ты из ревности!
— Да какая там ревность, — вздохнул я. — Короче, этот Бес нас ищет. И он теперь знает, где Алеша прячется. От Евы. Так что вы там особо не высовывайтесь. И двери никому не открывайте. И все, что надо, соберите. Я прямо сейчас еду к вам — немедленно меняем место. У тебя стало опасно. И куда нам ехать — ума не приложу. Видишь, какое дерьмо случилось только из-за твоего паршивого длинного языка! И стихи у тебя — дерьмо, кончай с этой глупостью, — зачем-то добавил я.
Зяблик, видимо, совсем онемел. Я представил, как он стоит посреди заваленной радиоэлектронным хламом комнаты, придерживая рукой провод старого телефона с треснутым диском, перехваченным лейкопластырем.
— А что ты говоришь про тот магнитофон, я не понял? — наконец спросил он.
— Ты когда его паял, «бычок» там по небрежности оставил — в мастерской потом нашли. И этот хачик разозлился и заявление на меня написал. И теперь мне срок обещан. Вот так ты мне удружил! Если, конечно, ты друг, а не специально подставить меня собирался, — от воспоминания о свалившемся несчастье на меня накатила новая волна холодной злости. Хотя и сам понимал, что перебарщиваю. Впрочем, я привык, что Витька с третьего класса школы всегда был готов стерпеть от меня и не такое. Конечно, когда я наезжал по делу. А сейчас он был кругом виноват.
— Ева только полчаса назад звонила, тобой интересовалась, спрашивала, когда и как ты обратно поедешь, — убито признался начавший прозревать Витька.
— И ты сказал?!.. — опешил я. — Ну, с такими друзьями мне врагов не надо. Ладно, ждите меня и осторожнее там! — велел я. И повесил трубку, не прощаясь.
Когда мы вывалились из душной кабины, присутствовавшие на почте люди смотрели на нас во все глаза. Я пожалел, что кричал так громко, наверное, они все слышали. Но исправить уже ничего было нельзя. Теперь главное было срочно добраться на вокзал, пока еще можно успеть на электричку.
— Тебе пообещали, что посадят, там — в конторе? — спросила вполголоса Старкова, когда мы втиснулись в переполненный автобус, направлявшийся к вокзалу.
Я кивнул. И она прижалась еще крепче, хотя, казалось бы, в набитом телами автобусе и так невозможно быть ближе к женщине.
Маша все-таки удивительно умела понимать. Потому что всю дорогу простояла тихо, как мышка. Не говоря ни слова, только прижимаясь ко мне животом. И изредка «клюя» носом мне в шею — когда нас толкали выходившие на остановках или прорывавшиеся в салон пассажиры.
И только за сто метров до вокзала она потормошила меня, чтобы сказать:
— Смотри, новый радиомагазин открыли!
Действительно, яркими огнями светила вывеска магазина «Электрон», которого раньше я здесь не видел.
В первом же зале этого нового магазина на полке стояли в несколько рядов коробочки с магнитофонной лентой. Причем эти ряды таяли на глазах. Покупатели расхватывали пленку, кто по пять, а кто и по десять бобин. Коробочки были какие-то новые, незнакомые, но это была презренная казанская «Тасма».
— Покупай скорее, пока не разобрали! — подтолкнула меня Старкова.
Но мало того, что это была никудышная «Тасма», так еще и коробочки оказались маленькие. Видимо, по 375 метров — на полчаса записи, целиком концерт на такую не войдет — что я и объяснял Старковой, стоя перед прилавком.
— Зря вы так считаете, молодой человек! — возразил отпускавший пленку продавец. — Это особо тонкая пленка повышенной чувствительности — новая разработка. Потому на небольшую бобину входит уже не триста, а пятьсот метров! Современный технический прогресс дошел и до Казани! — пошутил жизнерадостный продавец. — Так что берите, пока народ не прочухал и все не расхватал…
— Вот, единственное, в чем хоть немного повезло, — пожаловался я Старковой, показывая купленную бобину. — Съездил в Питер, называется!
— И все? А я? — лукаво сощурилась Маша. — Ой! Ты же к родителям обещал вечером зайти рассказать, — вспомнила она.
Но я понимал, что не смогу рассказывать отцу, как меня вербовал и шантажировал друг, которому он так опрометчиво верил. Это станет настоящей пыткой. И как бы я ни старался уговаривать себя, что отец не виноват — все равно будет казаться, что он меня подставил. И раз обстоятельства не позволяют мне вернуться сегодня домой — выходило к лучшему.
— Я знаю, как поднять тебе настроение! — решила Старкова. — Пойдем, я сделаю тебе подарок. Хочу купить тебе новую рубашку.
— На электричку не успеем. Она уже вот-вот, — возразил я.
— А мы быстро! Прямо тут и возьмем, у фарцовщиков рядом с вокзалом, — Старкова смотрела умоляющими глазами. — Доставь мне такое удовольствие. Я давно хотела одеть тебя в какую-нибудь красивую вещь и самой прижаться рядом. И чтобы бабы вокруг завидовали и шипели: «Присосалась к парню»…
Я усмехнулся, представив эту картину. А Старкова, не говоря ни слова, потянула меня на площадь перед Витебским вокзалом.
На привокзальной площади в густеющих сумерках еще маячило несколько припозднившихся фарцовщиков. Умело показывающих тайную деловую озабоченность, но к вечеру уже ссутулившихся и замерзших. В отличие от шикарных королей Невского проспекта это были третьесортные спекулянты, впаривавшие подделки под «фирму», пользуясь неразборчивостью провинциалов. Поток которых выплескивался с вокзала на улицы Ленинграда.
— Чем интересуетесь? — мгновенно вычислил в нас потенциальных покупателей самый шустрый из этих парней в джинсовой куртке с меховой оторочкой.
И пока Старкова объясняла про рубашку, к нам, словно молчаливые привидения, приблизились и остальные спекулянты, прислушиваясь вполуха к разговору.
— Что так долго сегодня стоите? — спросил я, подавая зажигалку тому из них, который никак не мог прикурить сигарету из яркой фирменной пачки.
— Надо «крыше» деньги отдать. А они не едут, разборки какие-то… Бардак, короче, как повсюду в стране, — ухмыльнулся фарцовщик замерзшими губами.
— А я никому платить не собираюсь, — пробурчал второй, тщедушный. — На той неделе я все отдал. А то, что у них что-то меняется — это их, бандитские дела… меня это не касается.
— Ну-ну, — с сомнением кивнул второй. — Там говорят, какие-то отморозки появились. Нашим
