создания, равно принадлежащего и растительному, и животному царству, столь беспрекословная готовность этой двоякодышащей женщины отдаться ему вызвали у юноши приступ тошноты — к горлу подкатил большущий ком. В отчаянии, как будто расстается с горячо любимою, но неверной возлюбленной, он оторвался от нее, вскочил на ноги и, не проронив ни слова, отступил на несколько шагов. Угадала ли девица истинную причину его отвращения? Бог весть. Доподлинно известно лишь, что она в свою очередь поднялась, изобразила на личике легкое разочарование и решительно направилась к двери. Перед тем как выйти за порог, Гризельда спокойно произнесла:
— Так, стало быть, через денек-другой я пришлю за картиною своих доверенных людей.
Арчимбольдо с императором, заняв наблюдательный пост в прихожей, поджидали выхода юной особы. Та была так смущена только что пережитою сценой, что почти не удивилась, почему это государь и его придворный художник проявляют столь преувеличенный интерес к ее сердечным делам. Впрочем, оба выказали отменную предупредительность. Не задали ни одного нескромного вопроса и галантно подвезли ее домой в королевской карете.
Вечером того же дня Рудольф торжественно сообщил Витторио, что утешил Гризельду, возместив ей тот недостаток воодушевления, с каким она столкнулась во время встречи со своим воздыхателем: государь переспал с девицею прямо под кровом отцовского дома. И разве император не обладает всеми правами по законам человеческим и божеским? Малышка много плакала, капельку поулыбалась, но в общем и целом осталась довольна поворотом, какой приняла вся эта авантюра. Новость нисколько не опечалила Витторио, — напротив, он странным образом почувствовал себя отмщенным за все несправедливости судьбы. К тому ж узрел глубокий философский смысл в том, что Арчимбольдо равно искусен, создавая видимость трансмутаций человеческого естества и преображая неживую материю. Может, подобная удачливость и ловкость рук — именно те свойства, что потребны и для поиска философского камня? Не все же ограничивать себя перемешиванием обитателей трех царств — животного, растительного и минералов, — вынуждая их по воле обстоятельств обмениваться своими природными свойствами.
Днем позже служители Юлиуша Зельдера явились, чтобы забрать портрет его дочери. Отличаясь бережливым темпераментом, законник не выказал удивления, что с него не запросили никакой платы. Юная и непосредственная Гризельда никогда более не появлялась во дворце. Полотно Арчимбольдо заняло почетное место в ее сундуках с приданым, ибо она собиралась выйти замуж за сына городского советника из Братиславы. По традиции именно Арчимбольдо было поручено распоряжаться всеми празднествами, сопутствовавшими этому бракосочетанию.
После краткого затишья, которое Витторио использовал, чтобы прибраться в мастерской, заказы на новые портреты опять посыпались, как просо из лопнувшего мешка. Люди, занимавшие самое завидное положение в окружении императора, повышая цены, оспаривали друг у друга честь быть осмеянными на мессировом полотне. Чем экстравагантнее их изображение претворялось в животно-растительный сюжет, тем больше было пищи для их самодовольства. Побуждаемый к вящему усердию среди всеобщего попустительства, Арчимбольдо проникся уверенностью, что одновременно достиг вершин мастерства и денежного достатка. Поневоле восторгаясь таким мощным и столь щедро оплаченным успехом, Витторио подмечал, что эйфорическая невоздержанность учителя входит в согласие со странным расслаблением нравственных устоев императора. После мимолетного приключения с Гризельдой Рудольф вошел в аппетит и стал подобным же манером спознаваться с другими женщинами, известными не слишком строгой добродетелью. Он коллекционировал любовниц; некоторые из них удостаивались привилегии провести во дворце несколько ночей, прежде чем быть отосланными под сень родного крова. Поскольку в голове у него возник легкий беспорядок, монарх не отваживался и пальцем пошевелить, не проконсультировавшись у знатоков хиромантии. Отвернувшись от политики, коей от его имени давно занимались младшие братья, он большую часть времени проводил за листанием книг по оккультным наукам, в беседах с духами умерших и в изучении взаимного расположения созвездий, желая проследить по ним линию собственной судьбы. Его страсть к мистике приобрела такие размеры, что он теперь приглашал ко двору всех заграничных астрологов, похвалы коим от кого-либо слышал. Вскоре в Прагу потянулись сведущие в потустороннем эксперты из Германии, Ирландии, Италии. Каждый строил гороскоп по своей методе и, когда дело шло о преобразовании свинца в золото, следовал собственной формуле. Нахлынувший поток конкурентов раздражал Арчимбольдо, видевшего в том угрозу своему первенству при дворе. Он опасался быть поставленным на равную ногу с не в меру самонадеянными гостями и трактовал их растущее соперничество как знак монаршей немилости. Однажды вечером после многих часов возни с портретом богатого торговца сукном Яна Бёме, который, по его суждению, оставался «слишком похожим и недостаточно растительноживотным», он поделился с Витторио своими тревогами. Воспитанник тотчас принялся его успокаивать, заверяя, что такой ученый, как он, не должен завидовать каким-то забредшим в Прагу шарлатанам.
— Я был бы того же мнения, если бы его величество умел соизмерять свою доверчивость с обстоятельствами, — вздохнул Арчимбольдо. — Однако с наивностью Рудольфа может сравниться только его любопытство. Он хочет знать все и обращается невесть к кому, чтобы получить разъяснения неизвестно о чем. У него кто последний с ним говорил, тот и прав. В его глазах я уже не единственное прибежище знания, чьи пророчества святы! А для того, кто, подобно мне, в свой час полновластно владел вниманием императора, делить его с кем бы то ни было — нестерпимо. Вот уже около одиннадцати лет я состою на службе у Рудольфа Второго. Для меня настало время уступить место другому. Я серьезно подумываю уехать из Праги.
Витторио с усилием глотнул воздух и, запинаясь, выдавил из себя:
— И куда же?
— Хочу вернуться в Милан. Думаю, так будет лучше, меня там оценят больше, чем здесь.
— Император откажется вас отпустить.
Арчимбольдо горько усмехнулся и пробурчал:
— Увы! Мне, напротив, кажется, что он очень легко примирится с нашим расставанием. Знаешь, сколько он платит чужестранным художникам и астрологам, которых набирает у меня за спиной?
— Нет.
— Этому страшилищу Морициусу, пообещавшему найти квадратуру круга и построить вечный двигатель, он отвалил, сдается мне, сто пятьдесят флоринов и столько же — тому французскому мазиле, которому поручил сделать портреты его любимой кобылы и двух псов.
— Ну не станете же вы сравнивать…
— Стану, дружок, стану! Рудольф больше не отличает добро от худа! Требуется серьезное потрясение, чтобы он очнулся, понял, куда идти. Да и мне нужна встряска, некий проблеск… — Говоря это, старый живописец устремил взор куда-то вдаль, словно ослепленный таинственным видением. Он улыбнулся невидимым призракам и наконец прошептал: — Мне кажется, надо пойти дальше, подняться еще выше, пора дать главное сражение. Мое открытие должно прогреметь не только здесь, о нем узнает весь свет!
— Какое открытие? — оживился Витторио, раздираемый между скепсисом и восхищением.
Лицо Арчимбольдо застыло, глаза погасли.
— Говорить о нем пока слишком рано, — устало проронил он, уклоняясь от пояснений. — Когда мой великий замысел созреет, я тебя в него посвящу!
На следующий день, поручив Витторио подмалевать вчерашний портрет, чтобы овощи, занимавшие место носа, подбородка и ушей суконщика Яна Бёме, выглядели более выпукло, он удалился, ибо захотел иметь, как он сам выразился, «углубленную беседу с его величеством».
Императорская аудиенция длилась двадцать минут. Когда Арчимбольдо возвратился, вид у него был разом и сконфуженный, и повеселевший.
— Он отказывается меня отпустить! — простонал мастер, обрушиваясь в кресло. — Утверждает, что нуждается во мне и как в живописце, и как в алхимике. Клянется, что у меня никогда не будет соперников в его сердце.
— Я же говорил вам, что вы ему необходимы! — вскричал Витторио. — В вас сосредоточено не только все знание государя, но и его сознание!
— Его величество — сама обходительность, — заметил Арчимбольдо. — Но какова доля искренности в
