– Душой и жизнью!
Адъютант улыбнулся и вяло махнул рукой, словно говоря, что так много не требуется.
За час до начала службы Николай в парадной форме пожаловал во дворец Бурбонов, один из прекраснейших залов которого превращен был в православную часовню. Двери его пока оставались закрыты. В галерее, что вела к нему, толпились офицеры и придворные. На волнах зеленых, голубых, белых и красных мундиров плыли неспешно золотые эполеты. Каждый вышитый воротничок поддерживал славную голову, каждая увешенная орденами грудь была книгой славы. Вокруг нескольких элегантно одетых женщин стояли офицеры, тихо переговаривались дипломаты. В воздухе пахло помадой и ладаном. Затерявшись среди всех этих светлостей, Озарёв переходил от одной группы к другой, стараясь быть не слишком заметным, раскланивался со знакомыми и с нетерпением ожидал появления Софи и ее родителей, они обещали не опаздывать: прибывших после государя на службу не пускали. Он был ни жив ни мертв от волнения, как вдруг заметил, что граф с супругой и дочерью идут по галерее, высматривая своего постояльца. Госпожа де Шамплит была прекрасна в полутраурном платье из фиолетовой тафты с тончайшей черной вышивкой! Маленькая головка украшена цветами, лентами и легкой муслиновой накидкой серого цвета. Аметистовые серьги трепетали вдоль щек. У нее был глубокий, нежный взгляд византийской мадонны. Восторженный шепот сопровождал ее появление:
– Хороша!.. Очаровательна!.. Австриячка?.. Француженка?.. Кто она?.. Кто ее пригласил? – явственно расслышал Озарёв.
Преисполненный гордости, он вышел вперед и, к удивлению присутствующих, для которых молодой человек не значил ровным счетом ничего, почтительно поклонился самой красивой женщине этого собрания. «Все теперь завидуют мне и теряются в догадках, насколько далеко простирается моя власть над ней», – подумал Николай. Даже продвижение по службе не доставило бы ему такой радости. Когда юноша выпрямился, увидел по лицу Софи, что та смущена, оказавшись в столь многочисленном обществе. В отличие от Дельфины, у нее явно отсутствовала светская жилка, он был благодарен ей за это. Граф и графиня, напротив, чувствовали себя совершенно непринужденно. Они попросили назвать им самых известных людей. Не будучи особым знатоком, провожатый тем не менее показал им фельдмаршала Барклая де Толли, генерала Сакена, графа Платова, атамана донских казаков, адъютанта царя князя Лопухина… Вдруг у него перехватило дыхание – двери открылись, за ними сверкали золотом иконы, мерцали огоньки тысяч свечей. Разговоры смолкли, толпа пришла в движение.
– Кто это стоит на пороге? – шепотом спросил граф.
Николай проследил за его взглядом и вздрогнул – у входа в часовню возвышался князь Волконский собственной персоной, он лично встречал приглашенных. Его заботами мужчин и женщин выстроили по разные стороны прохода. Он был похож на любезного распорядителя бала, но у недавнего визитера все еще звучал в ушах его грозный окрик: «Чтобы я больше вас не видел!» «Если князь узнает меня, все потеряно!.. Скандал, арест, шпага, которую придется сдать при всех!» – подумал Озарёв и тихо сказал на ухо графу:
– Это начальник Главного штаба. Он покажет вам ваши места. Я же оставляю вас сейчас, присоединюсь позднее…
И с напускной скромностью встал позади группы генералов. Только когда все гости разместились, а Волконский покинул свой пост в дверях, вошел, смешавшись с толпой таких же, как он, офицеров, устроился в последнем ряду. Отсюда ему удалось различить вдалеке крошечное фиолетовое пятнышко – шляпку Софи.
Служба закончилась, приглашенные вновь наводнили галерею. Первым вышел царь, затем начальник штаба и несколько генералов. Не опасаясь более гнева князя Волконского, Николай присоединился к господину и госпоже де Ламбрефу и их дочери.
– Как он вам? – спросил ее шепотом.
– Кто? – откликнулась Софи.
Вопрос удивил Озарёва:
– Да царь!
Маркиза знала, что ему приятен будет восторженный отзыв, но никак не могла решиться доставить ему это удовольствие: когда царь проходил мимо, она не испытала ничего, кроме банального любопытства.
– Очень хорош.
Этого было явно недостаточно, собеседник нахмурил брови:
– Боюсь, вы видите его иными, чем мы, глазами!
– Но он никак не сверхчеловек!
– Для его подданных он – представитель Бога на земле.
– Неужели вы действительно в это верите?
– Да, – спокойно и просто ответил молодой человек. – И я не был бы русским, если бы думал иначе.
Услышь такое Софи от кого-то другого, сочла бы невероятной глупостью, но его наивность неожиданно вызвала у нее нежность: она благосклонно прощала ему то, что обычно вызывало у нее резкий протест, оправдывая это тем, что он иностранец, а то, что их мнения иногда совпадали, казалось ей просто случайностью.
– Что до меня, я покорен! – воскликнул господин де Ламбрефу. – Ваш император поистине величественен, его представительность и грацию вряд ли забудешь!
– Конечно, – вздохнула Софи, – если сравнивать его с Людовиком XVIII…
– Ну, ну! Государи – не актеры, которым важен каждый новый зритель…
Поток гостей вынес их во двор, где Николаю представилась возможность поприветствовать нескольких знакомых офицеров, что было весьма кстати – ведь рядом шла госпожа де Шамплит. Экипаж ожидал семейство Ламбрефу на улице. Граф предложил постояльцу ехать вместе с ними. По дороге беседовали о торжественной службе, которая привела в восторг его хозяев, даже Софи, которая восхищалась убранством церкви, великолепием одежд священнослужителей и пением, но комментировала увиденное, словно возвращаясь из театра. Столь пагубное неверие Озарёв списывал на детство, что пришлось на Революцию, замужество, стареющего либерала и атеиста мужа. Несомненно, эта женщина – жертва эпохи, воспитания, брака, но душа у нее чистая, необходимо ее спасти. Присутствие графа и графини не располагало к разговору по душам с их дочерью. По возвращении он расстался со всеми Ламбрефу с чувством, что чем-то им обязан, хотя они без устали благодарили за доставленное удовольствие.
Вторая половина дня выдалась грустной, скучной: Николай бродил по городу, зашел в Пале-Рояль, где они с Розниковым выпили кофе, а так как ему самому не хотелось ничего рассказывать приятелю, пришлось слушать откровения Ипполита. Манеры его до сих пор не отличались изысканностью, но Париж подействовал на него удивительно: единственной заботой этого вояки стала внешность – помадил свои короткие черные волосы, чтобы лучше блестели, душился, полировал ногти, женщин окидывал нежным, бархатным взором. Он не был хорош, но настолько уверен в себе, что товарищи прозвали его «Ипполитом Прекрасным». На вид беспечный, Розников заботился о карьере, мечтал об адъютантских эполетах и был готов на все, чтобы служить в Главном штабе у князя Волконского.
– Я добьюсь этого, вот увидишь. Благодаря связям или иным способом, какая разница! Надо знать, чего хочешь получить от жизни. Вот у тебя, например, есть цель?
– Нет, – горько отозвался сослуживец.
К восьми часам, так и не поужинав, он вернулся на улицу Гренель. Антип предложил ему кое-что из своих колбасных запасов, но барин гордо отказался: он не был голоден, да и на сердце чувствовал тяжесть. Комнату наполняли запахи погрузившегося во тьму сада, в глубине которого едва различимо притаился Купидон. Юноша улыбнулся этому давнему товарищу своего одиночества и решил навестить его, вышел из дома, стараясь, чтобы гравий не слишком хрустел под ногами.
Усевшись на каменную скамейку рядом со статуей, взглянул на дом – окна столовой все еще были освещены, затем свет показался в гостиной и библиотеке. Софи? Может, стоит к ней присоединиться? Но вот уже загорелось окно и в ее комнате, легкий силуэт мелькнул на мгновение, закрылись шторы. Николай осмотрелся, звездное небо навевало мысли благородные и печальные. Спать не хотелось, думалось, хорошо бы встретить здесь рассвет, услышать, как просыпаются птицы, занимается заря.
Звук шагов вывел его из задумчивости. Он поднял глаза и подумал, что видит сон: Софи ли, призрак ли ее шел к нему по аллее. Кажется, госпожа де Шамплит не подозревала, что не одна в саду! Озарёв
