Вот показалась и река с зелеными полями и ивами по берегам. Среди рощ виднелись домики с розовыми крышами, окруженные цветущими садиками. По воде скользили тяжело нагруженные лодки. В Нейи пересекли реку по мосту, стали взбираться на противоположный берег. Путешественники продолжали шутить. Максимов спросил Озарёва, нет ли у него интрижки, перипетии которой могли бы их развлечь. Тот грустно и твердо ответил: «Нет».
Кучер остановил лошадей, чтобы дать им отдышаться, затем – снова в путь, и вот уже задворки замка Мальмезон. Ипполит, хорошо осведомленный о возможностях осмотреть местность, увлек товарищей к заднему входу, который караулил преклонных лет садовник, снисходительный к мундирам и падкий на чаевые. Он объяснил, что множество офицеров армий союзников уже осматривают парк и что главный вход охраняют русские солдаты.
– Мы частенько видим вашего царя, – сказал старик. – Он так добр к нам. Советую не подходить слишком близко к замку и не шуметь…
Офицеры обещали, что будут вести себя скромно, не нарушат тишины, и, словно разведотряд, скрылись за поворотом дороги, которая, по всей видимости, шла вокруг замка. На самом деле, ничего не подозревая, они направились в самый центр парка. Внезапно звук барабанной дроби буквально пригвоздил их к месту. Впереди, у парадных ворот, выстраивались военные. Николай различил небесно-голубые воротнички формы Семеновского полка. В облаке пыли показалась карета, запряженная великолепными, серыми в яблоках, лошадьми. Охрана замерла, взяв на караул.
– Что это? – спросил Ипполит.
– Ты не узнал экипаж? – проворчал Максимов. – Это царь!
– Друзья, придется отступать, – заключил Дубакин.
Они бросились назад, как люди, застигнутые грозой. Когда император входит через парадные двери, его подданным надо выходит через черный ход. Садовник проводил их до фиакров, при этом он здорово походил на коммерсанта, которому не удалось удовлетворить требования покупателей:
– Как я расстроен этим обстоятельством… Возвращайтесь, господа…
Забравшись в экипажи, все весело обсуждали опасность, которой так своевременно удалось избежать. Всем вдруг захотелось есть и пить. Розников велел кучеру двигаться в парк Сен-Клу, где и был устроен пикник. На обед была холодная курица, ветчина, колбаса. Ввиду отсутствия хорошей водки Ипполит купил вино, приверженцами которого здесь стали почти все офицеры. Но двенадцати бутылок на восьмерых оказалось явно недостаточно, организатора пикника обвинили в том, что недооценивает возможности товарищей. Развалившись на траве, расстегнув мундиры и ослабив ремни, они с наслаждением отрезали лакомые куски, ели руками, пили из горлышка, болтали, шутили. Николай вспомнил походную жизнь, показалось, что они отдыхают между двумя сражениями. Капитан Дубакин прав: в этой грубой, бродячей, мужской жизни есть свое очарование. На десерт Розников затянул бодрую военную песню, которую все немедленно подхватили. Максимов попросил возниц, чтобы и они пели с ними, те согласились, так как предварительно немало выпили и закусили. Озарёв научил их русским словам, которые те, повторяя, коверкали самым немыслимым образом, вызывая взрывы хохота у слушателей.
– Уф! Прекрасно! Нам бы еще нескольких хорошеньких француженок! – воскликнул Ипполит.
– Что за мысль! Мы бы ломались перед ними, и это было бы вовсе не смешно, – заметил в ответ Максимов.
В три часа капитан Дубакин объявил сбор, чтобы посмотреть замок Сен-Клу. Слуга в ливрее встретил их в вестибюле. Лишившись хозяина, он зарабатывал на жизнь, выступая в роли экскурсовода. Не так давно из этого дома Наполеон навязывал миру свою волю, теперь это был музей – холодный, молчаливый. В кабинете императора все осталось на своих местах – и мебель, и безделушки. Уступив настояниям слуги, Николай уселся в кресло Наполеона, дотронулся до его пера и чернильницы, потом подошел к окну, из которого открывался вид на Сену, вдали – каменная громада, дым, отблески Парижа…
– Что за вид! – выдохнул Максимов. – И зачем его понесло в Россию, когда у него перед глазами была такая красота!
На этом их эскапада завершилась, хотя Розников мечтал доехать еще и до Версаля. Но было уже поздно, лошади устали, возницы нервничали. На обратном пути веселились гораздо меньше. Все размышляли о поразительной судьбе Наполеона, властелина половины Европы, теперь узника крошечного острова. Толпы любопытных тем временем с почтением обозревают места, где ступала его нога, а вчерашние враги сочиняют легенды о нем. «Я пережил самую волнующую эпоху в истории человечества! – подумал Николай. – Никогда больше не будет такой затяжной, жестокой, кровавой войны. И, кто знает, быть может, для наших детей и внуков мы будем последними воинами на свете!» Но, как и каждый раз, когда он уносился мыслями в слишком далекое будущее, оно вдруг скрывалось в тумане: как ни старался, вообразить себя стариком не мог никак.
По возвращении с прогулки Озарёв обнаружил у себя на столе очередную записку от Дельфины – на этот раз его церемонно приглашали на ужин в последнее воскресенье месяца. В крайнем раздражении он набросал отказ: войска союзников вот-вот могут покинуть Париж, ему хотелось по своему усмотрению распоряжаться и собственным временем, и собственными чувствами, не тратить их попусту. Поужинав в одиночестве на краешке стола, отправил Антипа к баронессе, а сам вышел размять ноги. Через полуоткрытую дверь гостиной раздавались голоса Софи и ее родителей – они пили вечерний кофе. Николая пригласили, он с радостью присоединился к ним. Семейство пребывало в большом волнении: от одного из друзей, который, в свою очередь, знаком был с каким-то дипломатом, господину де Ламбрефу стали известны положения мирного договора, что вот-вот должны были подписать бывшие противники. Франция лишалась всех своих завоеваний, приобретая границы бывшей на 1792 год монархии, но лишаясь необходимости выплачивать денежную компенсацию. Граф считал подобное решение успехом Талейрана, Софи была возмущена – хотя она и ненавидела Наполеона, территориальные завоевания его отстаивала, полагая, что князь Беневентский не имел права отдать просто так укрепления в Германии и Бельгии, где к тому же стояли до сих пор французские войска. Женщина буквально вышла из себя, Озарёв счел нужным вмешаться:
– Вы думаете, счастье Франции – это вопрос территории, которую она занимает?
Замечание заметно удивило собеседников, даже господин де Ламбрефу казался задетым в своих патриотических чувствах. Николай понял, что слова его истолкованы превратно:
– Я хочу сказать, что, по-моему, всеобщее уважение Франция может завоевать, не простираясь на всю Европу и не бряцая оружием, а силой мысли. Посмотрите на карту, на то, какой ваша страна была еще не так давно, – да, мала, но разве можно было представить себе Европу без нее, без ее ума, культуры, традиций, фантазии, очарования!..
Граф смущенно улыбнулся:
– Это слова поэта, и все же я вам благодарен.
Софи не сказала ничего, лишь посмотрела на русского гостя сияющими глазами. Едва сдерживая волнение, тот продолжал:
– Наконец, плох ли, хорош ли этот договор, прежде всего, он избавляет Францию от присутствия оккупационных войск!
– Насколько мне известно, на этот счет пока еще ничего не решено, – возразил граф.
– Да, мы пребываем в неизвестности и можем получить приказ выступать и завтра, и через месяц…
Ему показалось, что Софи побледнела. Ничего не сказав, она вышла. Молодой человек посидел еще немного с хозяевами, потом вернулся к себе – несчастный, но полный смутных надежд. Едва зажег свечи, как чей-то голос позвал его из сада. Это была госпожа де Шамплит. Николай открыл дверь.
– Вы действительно так думаете? И ваши слова сегодня вечером были искренними? – спросила она.
– О чем?
– О Франции, ее предназначении…
– Конечно.
Женщина опустила глаза, словно не хотела видеть его несколько мгновений, вновь взглянула и прошептала:
– Я хотела бы представить вас своим друзьям.
– Буду польщен.
– Это небольшой кружок, который посещал мой муж и куда я сама с удовольствием хожу, там можно
