– Эти слова делают вам честь. Вы – профессиональный военный?
– Нет, я пошел добровольцем.
У него создалось впечатление, что по странному стечению обстоятельств он становился первым революционером в русской армии. Теперь его окружали улыбки и внимание. Господин Пуатевен грустно поинтересовался нынешним положением русских крестьян. Перед аудиторией, жаждущей исключительно всеобщего равенства, Николаю оставалось только жалеть мужиков. Что он и сделал, хотя понимал, что совесть его не вполне чиста. Софи придавала ему уверенности, с необычным вниманием прислушиваясь к речам Озарёва. Глядя на нее, он со стыдом вынужден был признать:
– Большинство из них очень несчастны… Хозяева имеют право применять телесные наказания, сдавать на двадцать пять лет в армию… В России можно купить раба с землей или без земли… Цены?.. Не знаю точно, полагаю, в Петербурге человек стоит триста-четыреста рублей… В деревне – дешевле…
Раздались взволнованные, возмущенные восклицания:
– Вы только послушайте!.. Ужас!.. Бедные люди!..
– А у вас лично тоже есть рабы? – спросил кто-то.
– У меня – нет, но у отца…
– Сколько?
– Почти две тысячи душ.
Слово «душ» необъяснимо потрясло слушателей. Николай разрывался между удовольствием производить впечатление своими откровениями и угрызениями совести, что эти откровения умаляют достоинства его родины в глазах французов.
– Все это достойно сожаления. Но таковы обычаи, обычаи, укоренившиеся достаточно глубоко, – продолжал он.
– И никто не восстает? – спросил господин Пуатевен.
– Почему, время от времени вспыхивают крестьянские бунты. Но их быстро подавляют!
– Я знаю, в чем дело, – вмешался Огюстен. – Им не хватает образования, тех, кто направлял бы их…
Озарёв покачал головой:
– Да будь они даже образованны, и будь у нас люди, которые вели бы их за собой, они никогда не захотят свергнуть режим, который направлен на их угнетение. Конечно, самые дерзкие могут восстать против плохого хозяина. Но никогда они не замахнутся выше…
– До такой степени боятся царя?
– Нет, они любят и уважают его. И не упрекают его в своей нищете, как не упрекают Бога в том, что он их создал. Для них это вопрос веры.
Господин Пуатевен нахмурился и проворчал:
– Будем надеяться, что мало-помалу они осознают свои права, а власти, со своей стороны…
– Да, – поспешил согласиться Николай, – будем надеяться…
Разговор прервала госпожа Пуатевен, кругленькая и свеженькая, словно наливное яблочко. Она села за клавесин, все столпились вокруг. Должно быть, такова была традиция. Какая-то девушка стала рядом с растением в кадке и томно запела:
Стоя позади кресла, в котором сидела Софи, русский гость приходил в себя после изнурительной битвы. Время от времени она поворачивала голову и смотрела на него, взгляд ее и благодарил его, и требовал чего-то. До конца вечера больше никто не говорил о политике. Когда молодые люди уже собирались откланяться, Пуатевены пригласили их зайти в воскресенье после ужина:
– К нам обещали заглянуть Бенжамен Констан и госпожа де Сталь…
Госпожа де Шамплит вынуждена была ответить отказом на столь заманчивое предложение, она обещала быть в другом месте. Озарёв не имел ни малейшего желания появиться здесь вновь без нее, только она его и привлекала. В экипаже, который вез их в особняк Ламбрефу, Софи упрекнула его в необщительности:
– Зря вы отказались. Подумайте, госпожа де Сталь, Бенжамен Констан!.. У вас не будет другой возможности увидеть их…
– Мне неинтересно видеть их, когда рядом нет вас.
Ответ это вырвался у него помимо воли, он удивился, как если бы в их разговор вмешался третий. Но его переполняла нежность, в которую быстро погружались последние островки здравого смысла. Ему казалось, что все происходящее с ним сильно смахивает на глупость.
– Вы действительно не можете отказаться от другого предложения? – спросил Николай.
– Нет, я уже давно обещала моей приятельнице госпоже де Шарлаз присутствовать у нее на воскресном ужине вместе с родителями…
У него перехватило дыхание. Софи у Дельфины! А он отказался быть там! Впрочем, так даже лучше. Но какое-то очарование было разрушено. Юноша замкнулся и старался не смотреть на спутницу.
– Думаю, вы их знаете, – сказала она.
– Кого?
– Барона и баронессу де Шарлаз. Отец рассказывал, что вы вместе были у них, пока мы с матерью не вернулись из Лиможа.
– Да…
– Раньше мы часто виделись с Дельфиной. Но после ее замужества наши судьбы оказались столь разными…
Фраза повисла неоконченной, Озарёв в душе молил лошадей довезти их быстрее до дома. Казалось, они послушались – показался особняк, перед дверьми которого экипаж с грохотом остановился.
Поужинав с родителями, Софи поднялась к себе: мечтала побыть в одиночестве, чтобы восстановить в мельчайших подробностях визит к Пуатевенам. Впрочем, единственным, на кого она обращала там внимание, был Николай Озарёв, его лицо, жесты, слова, его наивность и решительность, голубые глаза, низкий голос, каждое новое воспоминание лишь усиливало в ней внутреннее смятение, никогда в жизни не испытывала она ничего подобного – это было счастье, от него теснило в груди. «Я люблю его!» – призналась она себе с таким ужасом, словно узнала о неизлечимой болезни. Да и в самом деле, что худшее могло с ней приключиться: Озарёв – иностранец, офицер одной из союзных армий, вошедших в Париж, рано или поздно ему придется уехать. Самое мудрое – противиться изо всех сил этому влечению, чем ближе они станут друг другу, тем мучительнее будет расставание. Тут ее осенило, что рассуждает так, будто чувства Николая известны ей так же хорошо, как свои собственные. Он никогда не признавался, что влюблен, но при каждой встрече Софи читала это в его глазах. Сколько раз Озарёв, должно быть, мысленно сжимал ее в объятиях! Хлопнула дверь. Она вздрогнула, представив себе молодого, гордого мужчину во вражеском мундире. Вошла горничная.
– Нет, я переоденусь сама…
Шаги удалились. Молодая вдова осталась наедине со своим отражением в зеркале, взглянуть на которое опасалась: страшно было обнаружить, что она слишком хороша для одиночества. Но ни в коем случае не стоит думать о возможных отношениях с Николаем. Как хорошо, что она согласилась принять приглашение Дельфины и так достойно держалась, сообщая ему об этом. «Да, так будет лучше! Несомненно лучше!» Она машинально подошла к окну – сад уже погрузился в темноту. Вдруг Софи различила черный силуэт у каменной скамьи, там, в темноте, неподвижно стоял Озарев и ждал ее. Охваченная радостью, она чуть было не бросилась вниз, в сад, не побежала к нему, но вовремя остановила себя. Решительно захлопнула окно, звук этот болью отозвался в ее душе.
10
В одиннадцать гости начали расходиться. Дельфина очень хотела, чтобы Софи и ее родители немного задержались, но если господин де Ламбрефу с удовольствием провел бы здесь еще некоторое время, его жена и дочь спешили вернуться домой – долгий ужин и скучные разговоры утомили их. Софи казалась даже более измученной, чем госпожа де Ламбрефу.
– Дитя мое, вы принадлежите к грустному поколению, – сказал ей граф, когда они сели в экипаж. – Раньше у людей вашего возраста кровь была горячее, ночь без сна их не пугала!
– Друг мой, в своих воспоминаниях вы склонны все приукрашивать, – вздохнула графиня.
