наведенному понтонному мосту и к кораблям, которые служили паромами. Армия переправлялась на Северную сторону для перегруппировки. Это было горчайшее переживание для всех защитников города, в том числе и Петра Алабина:
Все видели, что покинуть Южную сторону необходимо. Все с отчетливостью понимали, что у нас нет другого пути отхода из полукружья, в котором мы волею обстоятельств оказались. Мы должны были переправиться через залив. Там, на Северной стороне, еще мерцал огонек надежды… и все же каждый воспринял известие об отходе с великой печалью.
Как можно оставить неприятелю могилы братьев наших? Как можно отдать укрепления, возведенные нашими героями из земли, пропитанной собственной кровью, отдать пушки, отдать горы снарядов? Враг заберет их с собой как трофеи и явит миру как свидетельство своего триумфа над Россией — Россией, которую нельзя одолеть. А все дома и другие строения города? Враг поселится в них, он будет смеяться над нами, он скажет: «Русские приготовили для нас зимние квартиры!» Но нет, не бывать тому! Мы не оставим добычи неприятелю, мы повторим московский пожар, мы взорвем все, что может представить собой хоть какую-то ценность! Пламя, дым и пепел — вот что найдет враг в Севастополе!
Эвакуация проходила с отменной четкостью. Гражданское население было эвакуировано заблаговременно, и теперь на мост вступили войска. Арьергард держал союзников под постоянным огнем. Перед отходом русские взорвали пороховые склады и батареи. Моряки затопили оставшиеся в гавани суда. Когда последний человек перешел на Северную сторону, мост взлетел на воздух. Ночное небо озарилось пожарами, время от времени гремели взрывы. Союзники опасались входить в город, полагая, что он мог быть заминирован.
Среди тех, кто переправлялся на Северную сторону, был и Лев Толстой. Солдаты и матросы, генералы и унтер-офицеры, перевязанные, хромающие, окровавленные, — все шли по понтонному мосту. «Выходя на ту сторону моста, — писал Толстой, — почти каждый солдат снимал шапку и крестился. Но за этим чувством было другое, тяжелое, сосущее и более глубокое чувство: это было чувство, как будто похожее на раскаяние, стыд и злобу. Почти каждый солдат, взглянув с Северной стороны на оставленный Севастополь, с невыразимою горечью в сердце вздыхал и грозился врагам».
Когда союзники вошли в город, а русские сосредоточились на Северной стороне, само собой наступило затишье. Все ощущали крайнюю усталость, и на обоих берегах залива воцарилось уныние. Что же впереди?
В сентябре 1812 года Наполеон I смело вторгся в Россию, сломил сопротивление русской армии и занял Москву — сожженную ее жителями. Через сорок три года Наполеон III со своими союзниками вторгся в Россию, заставил отступить ее армию и к сентябрю занял Севастополь — взорванный его защитниками. В 1812 году Наполеон Бонапарт, которому грозила быстро надвигающаяся зима, с нетерпением ожидал, когда Россия признает свое поражение. Через четыре десятилетия армии племянника Наполеона и союзников, которым грозила быстро надвигающаяся зима, с нетерпением ожидали приказов своих правительств. Они закончили то дело, ради которого прибыли в Крым. Их война завершилась. Так что же, в самом деле, впереди?
«Севастополь — это не Москва, а Крым — не Россия, — писал Горчакову Александр II. — Через два года после сожжения Москвы наши войска маршировали по улицам Парижа. Мы — все те же русские, и Господь по-прежнему с нами». По мнению историка Тревора Ройла, «в военном отношении Горчаков просто предпринял тактическое отступление на новые позиции, откуда мог создавать союзникам новые сложности. Царь также правильно рассудил, что у противника нет намерений вторгаться в глубь России и, пока Горчаков не разбит, в Крыму снова возникает патовая ситуация». Действительно, в отношении Крымского полуострова ситуация была патовой.
Но как раз в то время, когда на берегах Черного моря близилась к завершению последняя глава осады Севастополя, эта война вспыхнула на Кавказе. В то время Россия и Турция имели там 240-километровую границу, которая проходила от черноморского порта Батуми до горы Арарат, расположенной близ точки, где в наши дни сходятся территории Турции, Ирана, Ирака и Армении. Гора эта широко известна как место, где нашел пристанище Ноев ковчег. Многие десятилетия эта часть мира оставалась ареной военных действий разного рода, причем Россия неизменно была в центре происходящих там конфликтов и не скрывала своих претензий на восточные провинции Турции, а также выказывала явный интерес к Персии. Британия, постоянно озабоченная угрозой иностранного вторжения в зону ее экономических интересов, весьма внимательно следила за событиями в этом уголке земного шара. К 1855 году в результате целой серии успешных военных операций Россия укрепила свое положение на Кавказе. Теперь, когда австрийцы оккупировали Дунайские княжества, а британская, французская и сардинская армии вели войну в Крыму, Турция могла сосредоточить внимание на своих восточных территориях. Чтобы остановить дальнейшее продвижение русских, турки усовершенствовали оборонительные сооружения и усилили гарнизон крепости Каре, расположенной в Армении.
В июне русская армия численностью в 25 000 человек под командованием генерала Муравьева[119] двинулась по направлению к Карсу. Напутствуя генерала, Александр сказал ему, что ожидает от него решительной победы. Годом ранее русский отряд во главе с генералом Бебутовым вступил в бой с турками в 30 километрах к югу от Карса и наголову разбил неприятеля. Турецкие войска пришли в полное расстройство и укрылись за стенами города. В то время Бебутов не воспользовался плодами своего успеха, и теперь это предстояло сделать Муравьеву. Опираясь на опыт прошлого года, русские не ожидали от турок серьезного сопротивления. Однако Муравьев не мог предположить, что за прошедшее время гарнизон Карса претерпел значительные изменения.
Месяца через два после успешной операции Бебутова 1854 года англичане послали в Карс трех экспертов, чтобы оценить состояние и боевой дух турецких войск и наладить связь с французскими советниками, если таковые там окажутся. Во главе этой делегации был артиллерист полковник (впоследствии генерал) Фенвик Уильямс, канадец из Новой Шотландии, который долгое время прослужил в Малой Азии и одно время был откомандирован в турецкую армию. О результатах своей миссии Уильямсу надлежало докладывать непосредственно Раглану.
Эксперты нашли состояние Карса ужасающим. Турки увеличили численность гарнизона за счет насильно призванных в армию армянских рекрутов, и дезертирство в Карсе стало обычным делом. Солдаты не получали жалованья, новобранцев никто не обучал, оружие было устаревшим. Госпитали вообще отсутствовали, и уход за ранеными был самым примитивным. Повсюду процветало мздоимство, об эффективности обороны города говорить не приходилось. Отсутствие на положенном месте офицеров никого не удивляло — они старались как можно чаще бывать на виду у начальства, в Константинополе, чтобы не потерять своих постов.
Уильямс решил, что единственный способ исправить положение состоит в том, что он берет под свой контроль турецкий гарнизон и состояние оборонительных сооружений. С помощью двух своих коллег — артиллериста и военного врача — и при поддержке нескольких иностранных офицеров, состоящих на службе в турецкой армии, Уильямс рьяно взялся за дело. Из Константинополя прибыли военные специалисты, в том числе инженеры. Начались регулярные занятия с личным составом, повысилась дисциплина, появились лазареты. Стены Карса и орудийные огневые позиции были усилены. К весне Карс представлял собой хорошо укрепленный город с полностью реформированным дееспособным гарнизоном численностью 17 000 человек. Уильямс — невоспетый герой войны — за короткий срок сотворил настоящее чудо.
К 16 июня армия генерала Муравьева подошла к стенам Карса. Первый натиск пехоты и кавалерии на высоты к востоку от города турки отразили. Русские войска перегруппировались и возобновили атаку. На этот раз она оказалась успешной, турки отступили, русские заняли высоты и перерезали основную дорогу, по которой осуществлялось снабжение Карса. Неожиданное для Муравьева новое качество турецкой армии, оказанное ею яростное сопротивление привело генерала к решению не рисковать жизнью своих людей понапрасну, отказаться от штурма и перейти к осаде города. Блокада города, лишенного продовольствия, длилась пять месяцев. В самом начале осады английский офицер капитан Томас смог отправить домой письмо, в котором описал положение в Карсе:
