что умеешь играть на них и петь. Но после прослушивания моя мама подумала, что дело обстоит несколько иначе. Если уж перед тем как сыграть там на пианино, человек должен преодолеть своего рода пустыню чисто технической изнуряющей работы, то любой другой инструмент, и даже голос, окружает в точности такая же пустыня.
И мама продолжала играть упражнение. В школьном хоре она в свое время не пела, потому что большую часть времени там занимались подготовкой к разным христианским торжествам. Так что кто его знает, что надо делать и куда идти, чтобы стать певицей?
И вот как-то раз в гостиную вошла бабушка. И сказала Линде: Ты же знаешь, отец желает тебе только добра. Ты просто сводишь его с ума этой своей игрой. Как думаешь, легко ли человеку изо дня в день слушать все это? И еще она сказала: На этом упражнении свет клином не сошелся. Ты уже отыграла два часа, так что на сегодня вполне достаточно. Заканчивай это дело и поехали со мной в город, поможешь мне выбрать блузку для сестры.
И они отправились за покупками, и бабушка купила маме платье за 200 долларов, и еще одно платье за 250, и шляпку, и еще одну шляпку, и пару туфель в тон одной из этих шляпок. Затем они вернулись домой, и тут дедушка предложил Линде съездить во Флориду отдохнуть, но она отказалась. Они снова отправились по магазинам, и мама купила ей целых шесть кашемировых свитеров в пастельных тонах!
И вот бабушка взяла за правило заходить в гостиную всякий раз, как только мама начинала заниматься, и маму все больше раздражало это. Предыстория же всего этого такова.
Мой дед приехал в Америку из Вены в 1922 году, обосновался в Филадельфии и очень даже неплохо устроился. Правда, здешнее качество музыки не шло ни в какое сравнение с тем, к чему он привык в Вене, но во всем остальном все было очень даже неплохо. Он женился, благополучно пережил Великую депрессию, а когда началась война, то с чисто деловой точки зрения он даже выиграл, поскольку обручальные кольца шли просто нарасхват. С другой стороны, война круто изменила его взгляды на жизнь.
Большая часть семьи оставалась в Австрии. Почему-то принято считать, что раз ты ювелир, то денег у тебя немерено. И рано или поздно тебе непременно придет письмо от человека, который, возможно, тебе никогда не нравился; и ты почему-то должен раздобыть для него поручительство, и даже внести несколько тысяч долларов, и начинается бесконечная возня с документами и переписка. Допустим, этот человек имеет диплом инженера, целый год преподавал в каком-то университете, но затем вынужден был покинуть этот пост, поскольку студенты арийского происхождения не терпят, чтоб их поучала некая подозрительная личность нечистых кровей. Допустим, этот человек проработал какое-то время на производстве, но не на том уровне, который соответствовал бы его квалификации, допустим, у него имеется вполне реальное предложение занять место преподавателя в американском колледже. И вот ты пишешь в Государственный департамент США, и в департаменте тебе объясняют, что, к сожалению, они не могут выдать этому человеку разрешения на въезд, поскольку для того, чтобы занять указанное место, требуется не один, а два года преподавательской практики. И ты вновь ввергнут в бесконечную переписку, и в один прекрасный день пишешь этому человеку очередное письмо с объяснениями, но так и не получаешь от него ответа.
Мистер Конигсберг не любил распространяться на эту тему. И когда его дети заявили, что хотят стать музыкантами, не упомянул об этой истории ни слова, лишь заметил, что человеку не дано знать, что с ним случится. И добавил: Быть бухгалтером — это еще не конец света. Быть секретаршей — не вижу в том ничего ужасного.
Похоже, что вещи, о которых он умалчивал, были более ужасными, о них даже страшно было говорить. И потом, действительно, нет ничего такого ужасного в том, чтобы быть бухгалтером или секретаршей. Но Линда уже знала целых четыре примера того, что происходит с людьми, решившими, что в этом нет ничего ужасного. Теперь выяснилось, что это не имело ни малейшего отношения к маккартизму, являвшемуся, по сути, завуалированным антисемитизмом, что было предпринято с целью атаки на коммунистов и таким образом резко уменьшило их шансы утвердиться у власти где-нибудь в Канаде пли Бразилии, чтобы вновь вершить там свои черные дела. На деле все объяснялось куда как проще. Отец просто не мог находиться в окружении людей, чьи стандарты в подходе к музыке не соответствовали консерваторским, принятым у него на родине. Что ж, хочешь погубить жизни своих близких, — пожалуйста. Хочешь слушать в своем доме лишь мелодии из этого чудовищного фильма «Звуки музыки» — ради Бога. Но только нечего валить все на Гитлера.
Но вот вернулся Бадди со своим дружком-атеистом. И атеист заявил, что они собираются купить пианино для мотеля, чтобы Линда могла там заниматься. Линда опасалась, не побеспокоит ли тем самым постояльцев, на что атеист заметил, что постояльцы будут появляться в мотеле только по вечерам, изнуренные долгой ездой на автомобилях, а уже наутро отправятся дальше своей дорогой, в том и состоит преимущество мотеля. А затем, усмехнувшись, добавил, что может даже взять ее с собой в бар «Хелен» и научить играть в пул, чтобы в жизни затем было на что опереться.
Моя мама продолжала заниматься, играть это проклятое упражнение. Совет приятного мужчины в бабочке стал своего рода проклятием. Сколько она ни играла, а заметных улучшений, на ее взгляд, не наблюдалось. И вот она начала играть все меньше и реже, а иногда и вовсе не играла.
Сама я думаю, что все могло бы сложиться иначе. Взять, к примеру, Гленна Гульда — тот вообще почти никогда не занимался, просто садился и играл. Или смотрел в ноты и думал, думал, думал. И если бы тот приятный мужчина велел маме пойти и подумать хорошенько, то в доме Конигсбергов такой подход мог бы оказаться революционным. Но, возможно, он считал само собой разумеющимся, что она должна пойти и подумать. Однако нельзя показать человеку, как можно сидеть и думать, к примеру, на протяжении целого часа. Куда как проще показать упражнение и отделаться от него. Тихие, молчаливые размышления не раздражали бы дедушку, он не стал бы советовать маме играть что-то более благозвучное, не стал бы вывозить ее из дома и засыпать подарками. И все могло бы сложиться иначе.
II
Настоящий самурай никогда так не напивается.
Если он так хорош, как ты говоришь, пусть парирует удар.
Ничуть не удивительно, что в Голливуде создан римейк «Семи самураев», сама тема очень близка к вестерну, где показывают отважных и опытных воинов.
Мы только что переехали в мотель «Дель Мар», что неподалеку от Олдгейта, и ездим по кольцевой линии против часовой стрелки. Колонны на станции метро выложены бледно-аквамариновой плиткой с сиреневым ромбом в центре кремового круга. Это сочетание цветов почему-то вызывает у меня ассоциацию с кусочками мыла в бумажной обертке & крохотными ручными полотенцами с вышитыми на них якорьками. Ну что за детство у этого ребенка? Он даже в «Студебеккере Дейтона»11 ни разу не сидел.
Каждый день вместо прогулки я беру его с собой покататься по кольцевой линии, — дома просто невыносимый холод. А печатать можно и по ночам, когда он уже спит, вот только пользоваться газовым отоплением 20 часов в день мы себе позволить не можем. Он терпеть этого не может, потому что я не разрешаю ему брать с собой словарь Кандиффа. Ужасно.
Помню, лет десять, а может, восемь назад я ехала по кольцевой и читала книгу по древнегреческой этике, и вдруг поезд остановился на Бейкер-стрит. Мягкое и приятное золотистое освещение; было около 11 утра и очень тихо. И я подумала тогда: Да, жить жизнью мысли и духа — вот истинное счастье. Даже в ту
