этом захолустье, от одного вида которого к горлу его жены подступала тошнота.
… Соня и ее брат молчали, каждый на свой лад и по-своему переживая мрачное прошлое отца. Наконец Хункар оторвал взгляд от пляшущих в очаге синеватых огоньков и повернулся к сестре. Он раскрыл рот, собираясь что-то сказать, но девочка его опередила.
— А почему этот ублюдок Удод помыкает тобой? — почти выкрикнула она. — Мужчина из нашей семьи не должен позволять, кому бы то ни было, командовать собой!
— Тебе легко говорить! — буркнул Хункар. Даже в красном свете догорающих углей было видно, как запылали его лицо и кончики ушей. — Ты многого не понимаешь, — понуро продолжал он. — Не думай, я вовсе не боюсь Удода…
— Да? — прервала его сестра. — Едва осмелился пролепетать пару слов, а так молчал, словно пень, и покорно глотал оскорбления…
— Ты не права! Не знаешь, так молчи лучше! Удод знает многое, и поэтому с ним можно иметь дело. Если он выгонит меня, куда я денусь?!
— Что это, интересно, он знает? — спросила Соня. — В его маленькой головенке и мозгов-то, наверное, совсем нет. Один череп пустой! Он и читать не умеет, могу поклясться!
— А Удоду не нужна грамота, он держит в своих руках нашу шайку и половину мальчишек из Нижнего города, — оправдывался брат. — Именно ему они рассказывают, кто какой товар получил и где его хранит…
— Ну вот, — торжествующе засмеялась девочка, — ты все и выболтал мне о ваших делах. Ох уж эти мужчины! Хвастают безудержно и напрочь забывают, что можно говорить, а что — нет.
— Но я же только тебе… — На лице Хункара вновь застыло прежнее туповатое выражение. — Ты же моя сестра, неужели ты пойдешь доносить на меня Удоду?!
— Конечно, я твоя сестра, — согласилась Соня. — Только ведь и Ална твоя сестра, а Эйдан — твой брат… — Она с лукавой усмешкой посмотрела на Хункар. — Ты и им расскажешь?
— С чего бы это… — проворчал Хункар. — Они — совсем другое дело.
Глава IV
Хункар не лукавил: их старшая сестра Ална и брат Эйдан, близнец Сони, совсем не походили на эту рыжую бестию. По своему складу он и сам больше был похож на них, нежели на свою младшую сестрицу. И трудно сказать, как он при своем характере и послушании связался с бандой Удода. Но что произошло, то произошло — время не течет в обратную сторону, и так получилось, что один из троих детей, на которых мать возлагала надежды, стал грабителем, — скорее всего, боги рассудили по-своему и решили, что сыну следует повторить путь отца.
Что касается Сони, то на ее воспитание Сиэри давно махнула рукой, не в силах совладать со строптивым и дерзким нравом и замашками, более подходящими какому-нибудь разбойнику, Нежели дочери почтенного семейства. Вот старшая Ална — просто пример послушания и благонравия! Ална во всем походила на мать: столь же неторопливая в движениях и мыслях, она не слишком интересовалась происходящим вокруг. С детских лет ее занимали всяческие таинства, она целыми днями могла рассматривать толстый, чудом сохранившийся в семье фолиант, в котором древний мудрец рассуждал о природе божественных сил, а художник нарисовал, как умел, их воплощение в виде удивительных и непривычных человеческому взору животных.
Там были Полярный Волк, совсем непохожий на волка, Серый Медведь и Буревестник, ничуть не напоминавшие могучего зверя и морскую птицу, а скорее вызывавшие в памяти ночные кошмары, когда приходят во сне зыбкие и расплывчатые тени и человек не может осознать увиденное.
Художник изобразил в этой чудной книге и Бога-Вепря, похожего на огромного волосатого и страшного человека, Гуллах, женщину-скорпиона, львицу с человеческой головой — все эти странные образы притягивали Алну, заставляя ощущать трепет и неясное томление.
Ей чудилось, будто она слышит их. Вернее, не воспринимает голоса дивных существ слухом, как все люди, а словно впитывает кожей. Мать, когда заметила непонятные пристрастия своей старшей дочери, подумала, что девочка заболела. И отвезла к какому-то не то шаману, не то колдуну, обитавшему в глухом лесу у Рабирийских гор.
В Аграпуре говорили, что он беседует с богами и ему дано понимать сокрытое от глаз и ума простых людей. Имя этого человека никому не было известно, узнала о нем Сиэри от своей соседки, которая шепотом, словно опасаясь, что их услышат, посоветовала показать ему дочку.
Келемет, когда Сиэри попросила у него денег на дорогу, с недоумением приподнял бровь, ибо больше всего на свете верил в крепость рук и остроту кинжала, а ко всяким там колдовским и знахарским штучкам относился подозрительно, однако перечить жене не стал, тем более, что в средствах стеснен не был.
— Поезжай, раз тебе так хочется, — усмехнулся он и дал жене нескольких провожатых из своих подельников, отпетых головорезов, на которых мог полностью положиться, а также приказал запрячь карету, здраво рассудив, что лучше потакать блажи супруги — спокойствие в семье стоит куда дороже, нежели пара десятков золотых.
… Путь был неблизкий, потому что шаман жил в самой отдаленной и глухой части Рабирийских гор. Когда они подъехали к месту, которое описала соседка, Сиэри, приложив ладони ко рту, прокричала те слова, которым ее научили. В глухом лесу эхом отозвался рык не то человека, не то зверя, и над путниками, снявшись с ветвей, принялась кружить стая птиц, сопровождая хлопанье крыльев тоскливыми и пронзительными криками.
Через некоторое время зашуршали кусты, и на тропу вышел человек — с виду обычный, высокого роста, худой, смуглый, с космами темных волос, падавших на плечи. Странный, почти неподвижный взгляд его черных блестящих глаз, одновременно пугающий и завораживающий, подсказал женщине, что это тот, кого она искала. Человек ничего не спросил — он безошибочно прочитал в глазах Сиэри, зачем она пришла к нему.
— Вы, люди добрые, — скрипучим голосом произнес человек, обращаясь к спутникам женщины, — вон на той поляне поставьте шатер и ждите, пока мы вернемся.
Провожатые, лихие и далеко не робкого десятка мужчины, восприняли его слова как должное и, подобно телятам, повинующимся пастуху, не говоря ни слова, направились в то место, куда указал человек, оставив Сиэри и Алну, вцепившуюся в руку матери, со странным незнакомцем.
— Пойдем, — сказал он и, повернувшись, шагнул в чащу, прямо в переплетение ветвей.
Сиэри, дрожа от страха, последовала за ним и увидела, что среди бурелома и могучих стволов старых сосен вьется неприметная тропинка, которую она сама никогда не смогла бы обнаружить. Тропинка поднималась все выше в тору, и они с дочерью с трудом поспевали за человеком, который шагал вверх по камням упругими быстрыми шагами.
Шаман был одет в куртку из шкуры лисы, заканчивающуюся нашитыми на подоле беличьими хвостами, они болтались при каждом его движении, и Сиэри казалось, что перед ее глазами мелькает спина неведомого многохвостого зверя.
Через некоторое время они вышли на площадку, прилепившуюся к огромной черной скале, возвышавшейся над остальным миром, словно громадный каменный кулак. У подножия монолита были вырублены ступени, ведущие к неприметному отверстию в скале. Шаман, не оглядываясь на женщин, поднялся по ступенькам и скрылся в скале. Сиэри ничего не оставалось, как последовать за ним. Ална молча и безропотно шла за матерью, крепко держась за ее руку.
Войдя внутрь, женщина увидела, что находится в небольшой пещере, в которой было еще несколько дверей, по всей видимости, ведущих в другие помещения. Окон не было, но несколько факелов, укрепленных на стенах, давали достаточно света, чтобы рассмотреть убранство пещеры.
Вдоль стен стояли широкие скамьи, скорее похожие на невысокие столы, под потолком проходило несколько деревянных балок со свешивающимися вниз цепями и кожаными ремнями, на одной из стен была прикреплена полка, уставленная множеством кувшинчиков и флаконов, а чуть пониже на выступающих из камня железных прутах были развешаны пучки трав, звериные шкурки и еще много других предметов, из
