— Это долгая история,— ответил я,— Мне не хочется вдаваться в подробности.
— Я тебе скажу, почему я тебя об этом спрашиваю,— пояснил он.— Когда мы беседовали с тобой прошлый раз, ты сказал, что не знаешь Сола Наполи. И я тебе поверил. А теперь ты утверждаешь, что несколько дней назад он сам явился к тебе и лично сообщил, что не приказывал в тебя стрелять.
— Я тогда видел его в первый раз,— сказал я.— Кажется, я становлюсь похожим на Ниро Вульфа[1]: мне можно никуда не выходить из квартиры, рано или поздно все, кто замешан в этой истории, сами приходят ко мне.
— Значит, ты в первый раз видел Сола Наполи? — продолжал допытываться Тарбок. Мою шутку он, очевидно, пропустил мимо ушей.— И он специально пришел сюда, чтобы сообщить о том…
— Господи, Фрэнк! — внезапно сказала Луиза Маккей полным презрения голосом.— Чем ты занимаешься? Хватит. Оставь этих людей в покое.
Он тут же повернулся к ней.
— Я уже говорил тебе, Луиза. Ты ошибаешься. А теперь заткнись.
— Так вот почему ты меня не выпускал? Потому, что я ошибаюсь? Поэтому я целую неделю сидела взаперти, словно в тюрьме, и не смогла даже пойти на похороны Томми, не смогла…
— Да,— оборвал он ее причитания.— Да, поэтому. Потому, что ты ошибаешься. Из-за таких, как ты, немало ребят загремело в Синг-Синг. Ты начнешь болтать всякую ерунду полицейским, а им только этого и надо. Никаких вопросов-допросов: они тут же наметят, на кого повесить убийство, закроют дело и станут похлопывать друг дружку по спине, поздравляя с успехом. Ни забот, ни хлопот.
— А ты, значит, ни в чем не виновен? — спросила она.
— Нет, черт тебя возьми! Хватит, Луиза, ты сама это знаешь. У меня немало грехов перед законом, и стоит только легавым взять меня за то, чего я не делал, как мне крышка.
— Ты убил моего мужа,— с горечью сказала Луиза.
Мы с Эбби переглянулись.
— Нет,— повторил он, и тяжелый звук его голоса, казалось, повис в воздухе.— И в этого придурка не стрелял.
— Ты убил его.
Эбби повернулась к гангстеру.
— Может, действительно убил?
Он посмотрел на нее удивленно, как лев, которого ткнули палкой сквозь прутья решетки: неужели люди не видят, какие у него огромные зубы и что он вообще царь зверей?
— Что еще? — спросил он.
— Я сестра Томми,— объяснила она.— Я должна знать, кто его убил.
— Вот он перед тобой, дорогая,— сказала Луиза Маккей.— Посмотри на него хорошенько.
Тарбок погрозил ей кулаком.
— Еще одно слово,— пригрозил он,— и ты получишь. _
— Конечно,— согласилась она.— Почему бы тебе вообще не убить меня? Почему бы не убить меня, как гы убил Томми?
Тарбок даже приподнялся на носки, пытаясь справиться с охватившей его яростью. Казалось, он действительно может убить ее или, по крайней мере, стукнуть хорошенько, если немедленно не разрядить обстановку. Поэтому я сказал как можно спокойнее и небрежнее:
— Женщины все одинаковы, Фрэнк. Вот Эбби тоже считала меня убийцей.
Похоже, он немного остыл, во всяком случае опустился на пятки и разжал кулак. Повернувшись ко мне с изяществом Берта Ланкастера, он спросил:
— Она так считала? А почему?
— Все так считали,— пояснил я.— Ты думал, что это я сделал, Наполи так думал, Эбби так думала. И теперь мне кажется, что полицейские тоже так считают.
Тарбок наклонился, оперевшись рукой на стол.
— С чего бы это, Конвей? — поинтересовался он.— Почему это все думают, что ты пришил Маккея?
— У каждого свои причины,— объяснил я.— Эбби, например, полагала, что у меня роман с миссис Маккей и я убил Томми, чтобы ничто не мешало мне быть с ней вместе.
— Именно так и поступил этот подлец,— закричала Луиза Маккей, глядя на нас с Эбби так, будто хотела, чтобы мы начали ее расспрашивать.
Повернувшись, Тарбок тяжелым взглядом уставился на нее.
— Заткнись, милая,— произнес он медленно и отчетливо.— Я разговариваю с этим придурком.
— Я не придурок,— возразил я.
Он посмотрел на меня с жалостью.
— Видишь, как люди могут ошибаться? А почему Сол Наполи думал, что это сделал ты?
— Он решил так: ваши люди узнали, что Томми Маккей тайно перешел на его сторону, и ты нанял меня, чтобы убить Томми.
Тарбок смотрел на меня в звенящей тишине. Затем он проговорил:
— Что сделал Томми?
— Томми тайно работал на Наполи. Наполи сказал мне…
— Это ложь!
Я взглянул на Луизу Маккей.
— Извините, миссис Маккей. Я повторяю то, что мне сказали.— И снова повернулся к Тарбоку.— Если это неправда, зачем бы Наполи стал вмешиваться?
— Никому никуда не уходить,— бросил нам Тарбок.
Оттолкнув женщин, словно помешавших ему пассажиров в переполненном вагоне метро, он выскочил из кухни.
Мы все смотрели друг на друга. Я заговорил первым, обращаясь к миссис Маккей.
— Знаете, теперь Эбби думает, что это сделали вы.
Она презрительно покосилась на меня, как на какого-то докучливого попрошайку, назойливо добивающегося ее внимания.
— Что?
— Чет, перестань,— смущенно произнесла Эбби.
Но я продолжал:
— Миссис Маккей, сестра вашего мужа считает, что вы убили Томми.
Это была жутко раздражительная женщина. Она угрожающе нахмурила брови и посмотрела на нас обоих.
— Что, черт возьми, это значит?
— Чет, я уже так не думаю,— сказала мне Эбби.
Оставив ее слова без внимания, я продолжал, обращаясь к миссис Маккей:
— Томми написал ей, что у вас роман с кем-то, и поэтому…
— Ничего он не писал!
— Он написал, Луиза,— тихо сказала Эбби.— Я сохранила его письмо. Могу его тебе показать. Я говорила о нем полицейским, но их это не заинтересовало.
Возмущение миссис Маккей увяло на глазах. Она попыталась оживить его, хмурясь все сильнее, однако тут ее подбородок задрожал, и на этом все закончилось. На лице Эбби появилось сочувственное выражение, и она протянула Луизе руку. Но та плюхнулась на стул, стоявший по другую сторону стола, уронила голову на руки и принялась выплакивать все, что скопилось у нее на душе за целую неделю. Эбби стояла рядом с ней, положив ей руку на плечо, и глядела на меня с выражением, которое означало: что нам теперь делать? Я молча покачал головой. Единственное, что мы могли сделать,— это подождать, пока она успокоится.
Тут в кухню ворвался Тарбок, крича на ходу:
— Что, черт побери, случилось с телефоном в спальне?
— Один из людей Наполи вырвал шнур из розетки, когда я пытался позвонить в полицию.
Он посмотрел на меня и нахмурился, потом посмотрел на миссис Маккей и нахмурился еще больше, а
