металла! Меч был совсем живой и будто выкован под Данилину руку.
Уже не в силах выпустить из пальцев рукоять, Данила присел перед окаменевшим сундуком на корточки. Небольшая щель замочной скважины вызывающе глянула в глаза. «Или клинком тебя поддеть?» — поинтересовался Данила, но тут же подумал, что запор врезан добротно, с любовью: без ключа не открыть. Он прислушался, словно ключик мог подавать ему какие-то знаки из укромного места, куда упрятал его прежний хозяин. Устроитель подземелья, судя по всему, человек неглупый. А куда неглупые люди прячут ключи? Данила хмыкнул: они носят их при себе. Там, в далеком 1993 году Каширин повесил на шею (на золотую цепочку вместе с нательным крестом) самый главный ключ от своей прежней, московской жизни — ключ от сейфа, где лежали документы, дедов пистолет и — до недавнего времени — краденая граната. Этот тяжелый, трехгранный ключ, болтавшийся на шее Каширина, смущал женщин — они не любили, когда холодный кус металла касался в темноте их нежной разогретой кожи… Но Каширин упорно носил железку на цепочке и давно привык к прохладному касанию.
Опомнившись, Данила вздрогнул и, уронив меч, полез рукою за пазуху: почудилось вдруг… да, так и есть! Это знакомое ощущение… ключ по-прежнему на месте! Нащупав под рубахой веский слиточек, он вытащил его наружу через узкий кольчужный ворот: ключ был совсем незнакомый, искривленный и черный. Данила сжал его в пальцах… и легко просунул зазубренную бороздку в замочную щель сундука.
Глухо брякнув, отвалилась неподъемная крышка, и Данила оторопел: в глаза плеснуло блеском оружия, доспехов, серебра! Он сгреб в ладонь узкие пластинки лунного металла, плоские льдинки драгоценных монет… даже головой тряхнул: ладно начинается новая жизнь. Добротный дорожный плащ, пара новеньких рубах, расшитых по ожерелью петухами да елочками, тяжелые долгополые кольчуги, даже полный сбор конской упряжи… У задней стенки огромного короба нащупал еще несколько скользких клинков, пучок молодых стрел и боевой топор на кривом топорище. Впопыхах разглядывая сокровища, он опрокинул глиняный горшок с монетами, и крупные капли серебра гремуче рассыпались, раскатились, утопая в складках одежды. Наугад ухватив светлую гривенку, Данила на секунду замер, ощущая в ладони чистенький гладкий слиток. Ни кошеля, ни карманов у него не было… он даже удивился тому, как легко и словно по привычке сунул серебряную пластинку в рот — она улеглась за щекой, приятно холодя зубы.
Удерживая в шуйце трепещущий факел — так, чтобы капли огненного масла не сыпались на голову, — Данила разворошил тряпье на дне сундука… и уловил рукою что-то маленькое и плотное, похожее на легкую берестяную коробку. Так и есть; поддетая неловким железным пальцем, отскочила крышечка… Еще не разглядев содержимого, Данила тут же уловил хищьим чутьем тревожный дух тайны… неспроста здесь припрятан этот коробок… В ладонь выскользнула тонкая медная пластина, изогнутая на манер браслета и исчерканная летучей резьбой гравировки: по металлу струился сложный орнамент из перевитых гадов, крылатых чудовищ и невиданных растений. Данила поднес браслет к самому носу и на всякий случай повторно провел внимчивым взором по вычурной ленте узора: какие-то подковы, искры, оловянные змеи и солнечные колеса увиделись ему на этот раз. Зацепив пальцами край кольчужного рукава, он оголил темное жилистое запястье и приложил прохладную медь к коже… концы обруча легко обвили руку. Широкий браслет пришелся как раз впору. «Зачем же такую красоту от чужих глаз прятать? — мельком подумал Данила, осознав, что хитрая гравировка нанесена на внутреннюю часть обруча. — Странное украшение…»
И тут же позабыл про обруч — увидел на стене, на ржавом гвозде связку тонких сыромятных ремешков. Необычные ножны для меча: кожаная трубка чехла сцеплена медными кольцами с ремнями перевязи: Данила продел голову в тесноватый хомут, сцепил на груди кольца… Похоже на потайной воровской доспех — в таких ножнах меч провисает не у бедра, а на спине — наискось, острием вверх. Выбрав из темного вороха одежды короткий плащ, Данила набросил его поверх кольчуги и оружной перевязи — ловко придумано! И не скажешь, что под плащом спрятан клинок… рукоять прильнула к пояснице над левым бедром, а жесткий меч прижался к спине, словно поддерживая хозяина: не бойся ничего, я всегда под рукой!
Он круто обернулся: свет факела шарахнулся о стены, отсветы забегали по глинистым сводам подполья… почудилось, будто в пыльном тяжком воздухе мелькнула неожиданная интонация влекущего запаха! Так и есть: у дальней стены выступил из темноты невысокий корявый столик, увязший ножками в паутине, а на нем — приземистая круглая лепешка. Данила радостно прыгнул к столику, впился жадными когтями в хлебушек… и замер: лепешка лениво расползлась надвое, открывая губчатое ржаное нутро — в лицо мягко, сонно пахнуло свежим медом.
Данила был голоден, но пошевелиться не мог. Лепешка была разрезана его собственной рукой: вдоль, чуть наискось и не до конца, чтобы держались вместе умазанные сладостью половинки. Именно так он обычно готовил завтрак — торопливо поглядывая на часы, распахивал острым ножом буханку «Хамовнического хлеба», чтобы потом залепить нежное ржаное брюхо бабушкиным медом. Это было привычное и любимое лакомство прежнего, московского Каширина. Казалось, никто, кроме него, не умел так аппетитно примирить несоединимое — черный хлеб и белый мед. А как восхитительно все это запивалось холодным молоком!
Он сидел перед столиком на корточках, удерживая в обеих руках ржано-медовую мякоть… с каждым вдохом тонкая медовая отрава проникала в него, и от густого аромата начинало сладко звенеть в носу. Он догадывался, что с ним происходит в эту минуту, — медленно, словно принюхиваясь к незнакомому ощущению, он осознавал свою новую жизнь. Он ловил ее в отголосках густого, многоречивого воздуха, в глухих перепадах подземной тишины, в самом течении здешнего необычного времени. Ему показалось: даже темнота теперь выписана чуть ярче, чем в прошлой жизни — будто толстой кистью подчеркнуты тени и гуще размазана по полумраку сизая гуашевая плесень. С каждым новым вдохом этого упоительного воздуха чуждая жизнь проникала в него, и он чувствовал, что влюбляется в теплую, чуть аляповатую стилистику момента… И пронзительная мысль, которой он поначалу страшился, стараясь не продумывать вслух, теперь казалась совсем привычной: да, это его собственная берлога. Весь этот подвал с его сундуками, оружием и вентиляцией… Вот почему так преданно, как старого друга, встретил Данилу обоюдоострый клинок.
III
Я выйду пройтись в Латинский квартал,
Сверну с Трафальгар на Невский с Тверской…
Даниле вдруг стало тесно в его звериной норе — снаружи небось бьет ключом многокрасочная средневековая жизнь: пируют гордые князья, праздничные толпы собираются к обедне, в церквах гремят басы усердных диаконов… На рынках торгуют медами, забраживает на солнцепеке ягода в туесах, девки пробуют тонкими пальчиками малинку… Данила заторопился: сдерживая легкое дрожание пальцев, бережно опустил медовую лепешку в объемистую холщовую торбу, извлеченную из пыльных недр сундука, наугад выдернул из колючего вороха оружия легкий охотничий топорик, сунул раскрашенной ручкой за пояс… Пора на свет Божий: тяжелая крышка люка в потолке неохотно сдвинулась набок — сквозь ударившие струи ослепительного солнца, навстречу обрывающимся вниз сухим потокам пыли, песка и золы, весело жмурясь и отпихиваясь коленями от земляных стенок подполья, Данила полез наружу.
Он не успел ничего разглядеть — только кинжальный солнечный огонь полуденного зноя в небесной выси — и тут же обрушилась в лицо теплая волна едкой пыли: пепел! Вот отчего так тяжко поддавалась крышка, придавленная сверху толстым слоем золы, вот откуда запах гари! Отплевываясь и сбивая с плеч пепельный налет, Данила отбросил крышку и с удивлением глянул снизу на массивные обугленные бревна, наваленные поверх входа в подполье — черные выгоревшие балки, обросшие дымящейся сединой и еще гудевшие от внутреннего жара… Легко подтянув на цепких лапах окованное железом тело, Данила выбрался из горловины колодца — кольчужным брюхом прямо в россыпи тлеющих угольев… Потеснил плечом обожженную колоду, быстро вскочил на ноги и аж присвистнул: настоящее пепелище!
«Враги сожгли родную хату», — весело подумал Данила. Он сразу понял, что это был
