плов варили, чай пили вместе. Как-то раз один мой сослуживец – вместе на вокзале работали, в инженерно-техническом отделе – стал плохо говорить про евреев. Так мой сосед Байрам Мамедов ему говорит: ты, говорит, дуряк, ты, говорит, ишяк… Это они так мягко выговаривают. Словом, застыдил совсем. У меня и среди бухарских евреев были знакомые – милейшие люди! Только они еще при советской власти все в Израиль уехали. А я…
Федор Иванович горестно задумался.
– Судьбы своей человек не знает, – продолжал он. – Распался Союз, и куда все подевалось? Прежние друзья волком глядят. Скольких русских из домов повыгоняли: вы нам тут не нужны! Самим жить негде! Я думал, все же продержимся, успокоится это море, но однажды стояли мы с женой на остановке, хотели сесть в автобус. Подошел автобус, все стали садиться, и мы тоже. А сами говорим между собой. Я узбекский знаю, но между собой-то, конечно, по-русски! Мы же русские! И получил я за этот разговор ногой, я извиняюсь, в морду от кого-то, кто впереди меня на ступеньку поднялся. Упал, весь в крови, жена в крик. Никто не подошел, не помог, не помню, как до дому добрались. Вот скажите, за что они нас так? Что мы им плохого сделали?
– Когда происходят такие… – Лина хотела сказать «катаклизмы», но решила, что это слишком сложно, – события, в людях пробуждается самое дурное, низкое, скверное, злобное. Вот возьмите балтийские страны или Западную Украину. На Украине я не была, а вот в Прибалтике была. Там очень много хороших людей! Но в сорок первом году, когда ушли части Красной армии, они сами принялись уничтожать евреев и местных русских. Сами! Когда немцы пришли, поле было уже зачищено. А теперь о погромах вспоминать не хотят – не модно перед Европой, – но погромщиков чтят. Памятники ставят этим своим эсэсовцам. Извините, я вас перебила.
– Я же сам спросил. Вот после того случая я и решил: надо возвращаться в Россию. Но поехал один: надо, думаю, сперва осмотреться, закрепиться, жилье найти, работу, а потом уж семью перевозить. Долго здесь мыкался, на трех работах вкалывал – и по столярному делу, и водопроводчиком, и дворником… Деньги копил, а часть в Ташкент отсылал. И вроде вот уже все наладилось, дом купил в Подмосковье… Далековато, правда, под Талдомом, и дом – развалюха, ну ничего, думаю, починю, подремонтирую, можно будет жить… А тем временем в Ташкенте убили мою жену и дочку. Двенадцать лет ей было…
Он горестно замолк. У Лины осталось немного водки: у Вити ушко болело, она ему по совету врача делала полуводочный компресс. Может, предложить? Это как раз тот самый случай, когда можно налить стопку. А потом вспомнила спившегося дядю Колю и подумала, что лучше не стоит.
– Когда это случилось? – спросила она.
– В девяносто девятом. Я с тех пор чурок… видеть не могу.
– А вот это напрасно, – покачала головой Лина. – Не надо уподобляться тем, кто убивал.
Федор Иванович поднял на нее недоуменный взгляд.
– Те, кто убил ваших родных, кто ударил вас ногой по лицу, точно так же думали о русских. Обо всех русских. Не о том, что русские им город заново отстроили и жили рядом, помогали, лечили, учили. А о том, что оккупанты. В их домах живут, последнюю миску плова или пиалу чая отнимают. Или молятся не так. Или разговаривают по-своему. А чем мы лучше их? Нам дома таджики строят, молдаване ремонтируют, овощи- фрукты нам со всего Союза привозят, а мы их ненавидим. За что, спрашивается? Они вашу жену и дочь не убивали. А ненавидят их за то же самое, за что нас в бывших республиках ненавидят. Пришлые. Чужие. По- своему разговаривают. Деньги домой отсылают. Вот ваш сосед Байрам Мамедов. Он же хороший человек?
– Это он мне сказал… – насупился Смирнов. – Я домой звоню по сотовому – дозвониться не могу. Позвонил ему. А он и говорит: нету их больше, убили. Он и хоронил.
– Вот видите!
– Ладно, простите. Наверно, вы правы, Полина Владимировна, только сердце уже не переделаешь. Хороший человек Байрам Мамедов, но ведь не уберег, не вступился за них…
– Откуда вы знаете?
– Да уж известно, своя рубашка ближе к телу. Зло меня взяло. До сих пор тоскую по Ташкенту, по теплу, по фруктам, но их… никогда не прощу. Нет, я ни с кем не дерусь, вы не думайте…
– Я не думаю. Что же было дальше?
– Ну бросил я свой дом-развалюху под Талдомом, ремонтировать не стал, зачем мне одному? Я и в общежитии проживу. Несколько мест сменил, вот к вам прибился, здесь квартиру дали. Комната – пятнадцать метров! Куда мне столько?
И Федор Иванович выразительно посмотрел на Галюсю.
– Ну что, – спросила Лина, когда он ушел, – не хочешь за него замуж?
– А может, он на квартиру зарится? – предположила Галюся.
– Глупости, ни на что он не зарится, у него своя квартира есть. На нее и намекал. Он же не знает, что ты тут прописана. Может, он думает, ты у меня на птичьих правах живешь.
– Все он знает! – заупрямилась Галюся. – В домоуправлении работает, что ему стоит в домовую книгу заглянуть?
– Надо же, какая ты стала подозрительная! – засмеялась Лина.
– Не люблю я его, – со вздохом призналась Галюся.
– Все принца ждешь? Принцев не бывает. Ты не торопись, еще подумай. Вот сделаем ремонт – я с мальчиками в трехкомнатную жить уйду, а вам эту оставлю.
– Что ты, что ты! – Галюся замахала на Лину руками. – Эту лучше сдать. Как хорошо было, когда сдавали! Хоть пожить вольготней…
– Сын Лидии Григорьевны грозится на меня налоговую напустить.
– А я Федор Иванычу скажу! Он ему покажет налоговую!
– Вот видишь, – засмеялась Лина, – не любишь, а чуть что – к нему побежишь.
Вот и теперь Галюся вспомнила о своем верном поклоннике.
– Он машину купил. Подержанную, но на ходу. Иномарка, между прочим, «Рено Логан» называется.
Лина уже видела этот «Рено Логан». Машина показалась ей неказистой, какой-то квадратной. Ей даже вспомнилась реклама немецкого шоколада: «Quad– ratisch. Praktisch. Gut». Но какая разница, если на ходу? Пусть будет «квадратиш-практиш», лишь бы «гут». Лишь бы бегала. Лине, кстати, и в роскошном «Лексусе» Влада чудился какой-то фенольный привкус.
И все-таки Лину не отпускали сомнения.
– Сейчас самые пробки, вы три часа проездите. Лучше на метро.
– Ладно, – покорно согласилась Галюся, – поедем на метро. Но я Смирнова попрошу, он со мной съездит.
Галюся оделась и ушла, а Лина осталась одна. Попыталась еще раз позвонить Понизовскому. «Абонент недоступен». Тогда она села переводить на немецкий медицинское заключение. Работала механически, не вникая в смысл.
Что она знает о Карине? – вдруг пришло ей в голову. Как это все-таки получилось, что Влад подвалил в агентство к тому самому часу, когда она приехала за переводом? Правда, внутрь не входил, дожидался во дворе, но все равно подозрительно. Откуда он мог знать?
А в тот самый первый раз, когда они встретились и познакомились, он вошел в агентство. «Просто надо отдать одну бумажку», – сказал он тогда. Надо будет расспросить Карину… Только вряд ли Карина ей расскажет. Несимпатичная особа. Неужели она в сговоре с Владом?
Ее тяжелые мысли прервало возвращение Галюси с детьми. Они все-таки приехали на машине – на неказистой, квадратной, но ходкой «Рено Логан». Мальчишки были в восторге.
Их покормили, искупали, разрешили часок поиграть в тихие игры и в восемь уложили спать. А Лина опять позвонила Понизовскому. С тем же успехом: «Абонент недоступен». В чем же дело? Все суды давно закрыты, они, кажется, вообще до шести. Лина опять позвонила домой. Ответил женский голос. Тонкий, неприязненный, Лине и раньше приходилось на него натыкаться.
– Его нет дома.
– Простите, он по сотовому не отвечает, я волнуюсь…
–
