– Я догадалась, – сухо подтвердила Лина. – Она была у меня здесь – якобы сына хотела повидать. Я сразу не поверила, но, что ей было нужно, поняла, только когда ты явился.
– А у меня была хорошая мама, – вдруг неожиданно для самого себя признался Климов. – Она меня одна воспитывала, тянула изо всех сил. Умерла рано, о себе не думала, не заботилась, все только мне…
– Как ее звали?
Этот вопрос показался Климову неожиданно трогательным. Никто никогда не интересовался его матерью.
– Марья Ивановна, – ответил он. – Марья Ивановна Климова. Смешно, правда?
– Почему смешно? – не поняла Лина.
– Ну… как в песне получается. – И он негромко напел:
– А отец? – продолжила расспросы Лина, видимо, не оценив его вокальные данные.
– Я его и не помню. Совсем не помню. От него алименты приходили – когда на шесть рублей, когда на восемь… Это в советское время было. Мама плакала, – добавил Климов, – а я… Фамилию его ношу, а встретил бы на улице и не узнал бы.
– А у меня хороший папа, – отозвалась на это Лина. – Он в Америке живет, но меня не забывает. А фамилия у нас у всех от прабабушки. И она нам была не родная. В смысле – не биологическая.
– Как это? – заинтересовался Климов.
Лина встала и поманила его за собой. Они вернулись в первую комнату, заглянув попутно к детям. Настя и Витя продолжали мирно играть на полу. Идеальное попадание, решил Климов.
В большой комнате, как окрестил ее Климов, хотя она была ничуть не больше детской, висели на стенах фотографии в рамочках. В первый раз он не обратил на них внимания, не до того было. Лина показала ему на одной из них старушку с пролетарской прической по моде не то 20-х, не то 30-х годов прошлого века: короткие, на косой пробор расчесанные волосы, ровно подстриженные чуть ниже уха и заткнутые полукруглым гребнем на затылке. Даже на фотографии было видно, какой у нее суровый горящий взгляд.
Лина рассказала всю историю, как прабабушка Виктория – «я в ее честь сына назвала» – взяла на воспитание бабушку Октябрину, и показала другую фотографию: смеющееся, совсем еще детское личико.
– Странное ощущение, – призналась Лина. – Я сейчас старше своей бабушки. Она родами умерла, а прабабушка воспитала папу. Вот он.
Лининого папу Климов знал, не раз в кино видел. Его фотографий было много. Матери – ни одной, заметил он.
– И все мы по прабабушке – Полонские, – продолжала Лина. – Мать, когда замуж за отца выходила, тоже его фамилию взяла. И Митя у нас поэтому Полонский, и я, и Витя… И квартира эта от прабабушки мне досталась. А у Насти… есть мама?
– Можно считать, что нет, – мрачно доложил Климов. – Мы разводимся.
– Она об этом знает? Твоя жена, – подсказала Лина, увидев, что он смотрит на нее в недоумении. – Или ты это только что придумал?
– Какое там «придумал»? – обиделся Климов. – Мы вчера вечером поговорили и все решили.
– И что вы решили? Если не секрет?
– Никаких секретов. Она сразу сказала, что квартира остается ей. Я не спорил. Я себе другую куплю.
– А тебе что остается?
– А мне остается дочь. Я ей одно-единственное условие поставил: Настя будет жить со мной.
– И как она отреагировала?
– «Забирай», говорит. У меня сразу как гора с плеч свалилась. Нет, ты пойми, – заторопился Климов, – моя жена – баба неплохая, но дочку не любит. Деловая, вся в работе – риелтором работает, – а ребенок ее раздражает.
Он рассказал, как Настя разбила стекло в кухонной двери.
– До сих пор, как вспомню – прямо страх берет. Отстает она, другие девчонки в ее возрасте уже болтают вовсю, только что не пишут, а она до сих пор лепечет.
– У нее речь уже на подходе, не волнуйся, – утешила его Лина. – Между прочим, их пора кормить. Пошли на кухню. Мой Митя говорит «кушня»: от слова «кушать».
Климов усмехнулся из солидарности, хотя его снедала тревога. За обедом его Настя покажет себя во всей красе. Всегда капризничает за столом.
– У нее есть аллергия? – деловито спросила Лина, зажигая плиту и выставляя кастрюльки и сковородки. – Может, ей чего-нибудь нельзя?
– Все ей можно, – вздохнул Климов, – только она ничего не хочет. Капризная. Это у меня в детстве была аллергия на молоко – гиполактазия, а мама… – Он хотел сказать «сердилась», но в последний момент средактировал версию: – огорчалась.
– Тебя тоже с ложечки покормить?
– Да нет, спасибо, я сам.
– Ладно, но сначала дети. Эй, бригада, – позвала Лина, ловко расставляя по столу расписные небьющиеся тарелочки, – перерыв на обед!
Привычный к ритуалу Витя послушно оставил игру и пришел в кухню. Настя потянулась за ним. Лина заставила обоих вымыть руки. Климов усадил дочку на колени, но она, увидев еду, тут же начала вертеться и хныкать.
– Нет, так не пойдет. – Лина забрала у Климова девочку, бросила через плечо: – Покорми Витю.
Витя оказался не капризным, даже ложку умел держать сам, ему только нужно было немного помогать, чтоб не проносил мимо рта: координацию рука – рот слегка заедало. Климов с интересом следил за развитием событий на женской половине.
Лина усадила Настю к себе на колени и спросила:
– Ты есть не хочешь?
Девочка яростно замотала головой.
– Ладно, есть не будем. Покажи-ка мне лучше, как ты делаешь «ам». Ну-ка раскрой рот пошире! Еще шире! – Лина впихнула в широко открытый рот ложку куриного бульона с вермишелью. – А теперь – ам!
Настя проглотила бульон.
– Неплохо, – одобрила Лина. – Ну-ка, для закрепления успеха еще раз – ам! Молодец… И еще разок… А теперь большой-большой ам! Вот так… Умница… Теперь котлетку… Ну мы же не едим, мы играем в «ам». Вот смотри, как Витя умеет. Но ты же тоже умеешь! Давай-ка – ам!
На этой нехитрой уловке было съедено прямо на глазах у Климова и первое, и второе. Компот прошел сам собой без особых капризов.
– Паси…
Это означало «спасибо».
– А теперь детям нужно спать, – распорядилась Лина. – Но сперва зубы чистить и на горшок.
– Я зубную щетку забыл, – спохватился Климов.
– Ничего, у меня есть запас, я их оптом закупаю. Все равно раз в три месяца менять. Настенька, смотри, какая щеточка! Это будет твоя!
И Лина протянула Насте новенькую красную щетку с круглой бомбошкой на конце, скалящейся, как деревянный солдат Урфина Джуса. Климову всегда казалось, что дети должны пугаться этих страшных рож, но Настя хватко сжала щетку в кулачке.
Санобработка и оправка были проделаны по-военному четко.
Лина уложила обоих в стоявшую в детской двухъ-ярусную кроватку, приговаривая:
– Порядочные люди должны с детства привыкать спать на нарах. Витенька, ты ложись в Митину кроватку, хорошо? Ты же хотел в Митину кроватку? А Настеньку мы внизу положим…
Она мгновенно постелила чистое белье, раздела и уложила девочку. Задернула плотную шторку на окне. Витя потребовал «каску», и Лина тихим, чуть напевным голосом принялась рассказывать про доброго
