немедленно ответило несколько голосов. Я уже запоздало сожалела о своём нездоровом любопытстве и начала уговаривать его поскорее уйти отсюда. Он сделал мне знак – молчать. Затем лесник прицелился на звук самого громкого рыка и аккуратно пустил стрелку. Тут же на землю, почти нам под ноги, сверху шмякнулась небольшая рысь – яд вызывал немедленный паралич мышц диафрагмы… Я была близка к обмороку. Мне стало очень жалко это существо, убитое по причине только и только моего праздного любопытства. Лесник, однако, был сосредоточен и лишь криво ухмыльнулся. Я его ненавидела в этот момент.
А дальше он повёл себя очень странно – подошёл к рыси, перевернул её на бок, сильно сдавил двумя пальцами место, куда попала стрелка, выдернул её, затем снова сдавил. Показалось несколько капель крови.
Так повторилось несколько раз. Рысь по-прежнему не подавала признаков жизни и лежала бездвижно. Тогда он каким-то приборчиком типа маленького пистолета пробил рыси ухо, после чего коленкой сильно надавил ей на грудь. Она встрепенулась и начала дышать. Я была в шоке. Мы быстро покидали это место – моего позора и торжества его умения. Потом уже лесник мне объяснил, что таким способом он клеймит диких животных, вставляет им в уши маячки, чтобы учёные могли изучать миграцию животных. Смертельный яд в таких дозах быстро выйдет из крови, главное здесь – немедленно заново запустить автоматический рефлекс дыхания. Само животное этого сделать никогда не сможет. Я перестала на него злиться и ещё больше зауважала. Да, этот человек, лесник, был для меня настоящим волшебником. Тогда, в мою первую весну в этих краях, первый месяц весны выдался на редкость холодным. И только двадцать пятого марта, когда солнце уже поднялось на летний круг, пришло тепло и в эти края – одномоментно и повсеместно началось бурное таяние.
Всё-таки природа, по крайней мере, здесь, всё ещё живёт по народному календарю. Я уже не могла так беспечно бродить по лесу целыми днями – больше нечем в эту пору заниматься. Вокруг стволов вековых деревьев неспешно начинал обтаивать снег, выступила тут и там влажная, напитанная пробуждающейся жизнью, почва. Она сплошь была покрыта прелой прошлогодней листвой и высохшими бурыми стеблями трав. И вот это, похороненное под снегом, прошлогоднее лето, пробудив воспоминания, заставило больно сжаться моё сердце. Природа словно давала последний шанс, ещё одну попытку своим творениям взглянуть на солнце, прежде, чем молодая зелёная поросль пробьётся наверх, старое родит из себя молодое, и начнётся новый круг жизни. Апрельские зори быстро становились светлее. К запаху хвои всё сильнее примешивался свежий, неповторимый запах оживающей земли. В это время серые вороны парами переселяются в лес, подальше от людей, подле которых им поневоле приходится коротать голодную зиму. Здесь, в лесу, они отыскивают большие сучья и складывают из них на высоких ветвистых деревьях большие гнёзда.
В нашем лесу много всяких птиц, видела, и не раз, сову – серую, опять же, неясыть. На высокой кривой сосне, на вырубках, повстречался как-то раз бурый беркут. Крылья у него такие, что, пожалуй, и все два метра будет в размахе. Повезло мне однажды увидеть и парящего над лесом подорлика. Ястреба- перепелятника встретить можно всякий раз, как пойдёшь с утра пораньше на свидание с лесом. Он красивого дымчато-серого цвета, словно матрос в тельняшке – полоски поперёк груди. Обрубки крыльев и длинный хвост – его ни с кем не перепутаешь… Ястреб не парит, как орёл, и не кружит над лесом, а пролетает низко-низёхонько, брюшком почти касаясь вершин деревьев, а то летит и в самой гуще, выслеживая корм и внезапно бросаясь камнем на добычу. А уж сколько здесь сарычей с экстравагантными бурыми узорами на белоснежном исподе груди и крыл. Птица говорящая, которая живёт у меня и озадачивает людей своими нескромными вопросами да криками, и есть этот сарыч. Птица кричит громко, звонко, её далеко слышно. Если ей всё равно, кто её будет слушать, она кричит так:
«Эй! Э-ге-гей!»
Это может означать, к примеру, следующее: «Чем бы таким интерсным заняться, пока есть свободное время?» А вот ещё интересная птица – бурый коршун, у него хвост вилкой. Селится он на самых верхушках сосен. Он тоже, как и птица сарыч, не боится находиться близ людей. В Москве пары коршунов иногда гнездятся в больших лесопарках, летом кормятся на бойнях, не брезгуют и посещением помоек, если конечно, украдьми… Коршун и ястреб – хищники, они уничтожают мелких птах, а вот сарыч, верный друг человека, ест охотнее всего мышей-полёвок и ящериц. У сарыча изогнутый по-арабски клюв и большой страстный глаз. Есть здесь и яркорыжие пустельги из породы сокола. Всех их можно без труда отличить по голосам. Ранней весной, как только проступят в лесу проталины, появляются у опушки дрозды-рябинники. Они кричат так, будто это трещит сорока.
Они появляются здесь первыми, а за ними уже тянутся дерябы и белобровики, черные и певчие дрозды. Вот тоже персонаж – певчий дрозд. Для исполнения своей песни садится на самую вершину молодого дерева и поёт весь вечер напролёт, до полного упадка сил, иногда прямо так и сваливается вниз, под дерево. Весь, без остатся, отдался искусству. У него есть конкурент, и может так случиться, что его песню, круглую, полнозвучную, вдруг начинает перебивать соло черного дрозда. Но если, обидевшись, певчий дрозд замолчит, тишины всё равно не получится – тут же вступит со своей арией коростель, или зяблик какой-нибудь нескромно влезет со своей скромной песенкой. А зяблика, с его красной грудкой и белыми полосками на крыльях, можно видеть, когда ещё листьев на деревьях нет… Если, бродя по лесу, вдруг заглянешь в дупло, то, очень может быть, оно окажется заселённым – там может встретиться ну… хотя бы ворчливый клидух, это такой лесной голубь. Красавец редкостный – гузко у него под хвостом белое-белое или чуть сизоватое. Однако больше всех шумит в лесу, конечно, пёстрый дятел. Вот и долбит он деревья да сосновые шишки, выбирая из них любимое лакомство – питательные семена. Сидя на сухом сучке, он бешено колотит клювом по нему, выходит точно треть. Но шумят, конечно же, самцы. Своими криками они подманивают к себе симпатичных самочек. Петь они продолжают и после свадьбы, потому что это очень вежливые и покладистые в семейной жизни птицы. Они таким способом развлекают своих подруг, пока те сидят на яйцах. И песни эти уже не такие темпераметные, как в период первого ухаживания и обволакивания, в них больше хорошей весёлости и сантиментов. Умолкнут они только к лету, когда множественные птенцы вылупятся из яйц, и этих прожорливых детишек надо будет срочно кормить. Тут уже не до песен, ясное дело. Песня птицы очень много для неё значит – так она выражает свои, порой очень сильные чувства. Некоторые певчие птицы во время ухаживания просто с ума сходят, ну прямо как люди! Ещё по снегу, на вечерней заре, издали можно слышать глухие воркующие звуки, какое-то странное бормотанье…
И кто это такой? А это сидит где-нибудь на дереве косач – тетерев-самец, чёрный, с голубым отливом. Белое подхвостье и красные бровки на длинном хвосте… Крайние перья, как лира, загнуты в стороны. Его воздыхания, точнее, бормотания адресованы тетёрке, а она вся рябая, как курочка-ряба, ржаво- коричневая, в небольшими такими пятнышками… Токуют они ранней весной, и как обнажится земля, они тут же летят на зорях большими компаниями на токовища, собираются на больших полянах. Здесь, на полянах, и начинается ток, типа аглицкий клуб – разговор ведь идёт по-английски на этих мальчишниках… О чём? Конечно же, о былых подвигах. Расхаживают друг перед другом, бормочут себе и бормочут, а то вдруг кто- нибудь возьмёт да и испустит громкий крик: «Гуф-фы! Гуф-фы!»
Что, возможно, означает: «А ну его, этот аглицкий, не сплясать ли нам комаринскую?» Птичью, разумеется. И тут же начинается скок и пляс и всякое веселье. Распустив крылья и хвосты, они самозабвенно пляшут. Но если случайно, или как-нибудь ещё, один косач «наступит на ногу» или, потеряв координацию, вдруг налетит на другого, тем самым как бы усомнившись в правдивости иных откровений косача-суперптаха, тут и начнётся бой, ну точно как у петухов. Мушкетёрские дуэли просто детская забава по сравнению с этими косачиными драками… Так они себя заводят перед очень ответственным делом и, конечно, устанавливают приоритеты – чтоб каждый сверчок, то есть, косачок, знал свой шесток, то есть, своё место под солнцем. И не пыжился занять чужое… Но вот уже солнце встаёт над лесом, ток закончился, пора от разговоров переходить к делу. Косачи деловито разлетаются – на поиски самочек. Искать их долго не надо – они уже давно тут как тут. Расположились поблизости в кустах и судачат друг с дружкой, совершенно не стесняясь в выражениях, о достоинствах претендентов.
Это восторженному косачу только кажется, что он сам выбирает себе подругу – в глаза ему бросится именно та, которая сама его уже загодя выбрала, наблюдая за током украдкой из кустиков. «Добрые люди» приходят на ток не только полюбоваться птичьей игрой, а и чтобы руку правую потешить – пострелять беззащитных птичек. А влюблённая птаха ещё более беззащитна, чем влюбённый человек… Охотники с
