После того первого и единственного раза, сколько Катя ни звонила, Санька отказывался с ней разговаривать. А она не собиралась возвращаться к Алику. Непонятно только, куда его девать. Выписать из квартиры? Куда? В чистое поле? Да и долги надо было отдавать. Время поджимало.
И вдруг в галерее появился Герман Ланге и купил два ее полотна. Значит, от долга соседям по даче она свободна. Оставалась Этери, готовая ждать сколько угодно, и друг Димка, которого Катя, конечно, простила. Да и вернуть ему предстояло всего-навсего полторы тысячи долларов. Для Кати это была уже смешная сумма, тем более что Димка тоже согласился ждать сколько угодно. Катя могла бы отдать ему эти деньги прямо сейчас – из того, что скопила для соседей по даче. Но Герман пригласил ее на свидание, и ей ужасно хотелось пойти. Она так давно нигде не была! Пожалуй, с того кошмарного вечера в ресторане, после которого Алик потащил ее в казино.
Нет, она, конечно, бывала на выставках, в театрах, на концертах, когда ее звала Этери, причем всякий раз норовила отдать деньги за билет, на что Этери всякий раз отвечала: «Спокойно, это по приглашению». Этери и впрямь была знаменитостью, ее все рады были видеть: и известные режиссеры, и музыканты. И все же одно дело – Этери, а свидание с мужчиной – это совсем другое.
Но Кате решительно нечего было надеть, а Этери послала ее в бутик к какой-то неведомой и страшной Нине Нестеровой.
Катя всей душой ненавидела беготню по магазинам за тряпками. Пару раз Этери брала ее с собой, они долго ехали на машине, застревали в пробках, Катя не узнавала родного города, и от одного этого ей делалось плохо. Старые здания исчезали, отовсюду вылезали, как зубы бабы-яги, башни из стекла и бетона. Стекла были тонированные, да еще и зеркальные.
– ?Знаешь, – как-то раз призналась Катя подруге, глядя в окно машины на проплывающие мимо зеркальные фасады офисных зданий, – они мне напоминают чикагских гангстеров 30-х годов. Те ввели моду вот на такие зеркальные очки. Чтоб за стеклами не было видно, в кого ты целишься. И еще почему-то вспоминается третья мировая. Думаешь, в самом крайнем случае, если сюда попадет, то вот этих – не жалко.
– ?Да ну тебя, Катька, что ты выдумываешь! – засмеялась тогда Этери.
Но здания-гангстеры, которых на крайний случай не жалко, это было еще полбеды. Дальше становилось куда хуже. Они входили в какие-то стеклянные двери, и их приглашали сразу в двести магазинов. Этери тащила Катю за собой, как на буксире, Катя оглядывалась на витрины с манекенами, и внутри у нее уже выла сирена: не то – не то – не то – не то – не то!
На манекенах были наряды психоделических расцветок с попугайным рисунком… Вот почему, думала Катя, в природе красный отлично сочетается с зеленым? Красные цветы в зеленых – как их? – чашелистиках. Да черт с ними, с чашелистиками. В природе не бывает безвкусицы. А тут…
Все, что в этих магазинах предлагалось – вне зависимости от назначения, – Катя называла «кофтюльками». Если бы она даже ухитрилась влезть в такую вот попугайную кофтюльку и выпилила бы в ней на улицу, можно было бы смело вручить ей рекламные листовки трактира «Елки-палки», чтоб работала, а не смешила народ зря. Но нет, нет, мало этого, мало, мало! В магазинчиках работали продавщицы неполного сорок второго размера. Они смотрели на Катю с ненавистью, и сама Катя, глядя на них, начинала тихо себя ненавидеть.
Цены в этих магазинах были поднебесные. Однажды Катя просто машинально зашла в отсек, где торговали часами. Там продавались и ремешки, а у нее как раз перетерся ремешок на часах. Кате нравилось носить мужские часы, и часы у нее очень красивые: итальянские, в золотом корпусе, с черным циферблатом – папин подарок к окончанию института.
С часами была связана целая история. Папе они достались от одного чудаковатого итальянца, гонщика-экстремала, которому папа в безнадежных условиях сумел починить машину. Это было еще в 90-м году, у гонщика засорился бензонасос, а Катин папа его прочистил и вырезал новую мембрану из старой воздушной камеры.
Расплатиться итальянец не мог: в СССР еще действовала статья 88 УК, запрещавшая гражданам операции с валютой, а у него были с собой только доллары да немецкие марки. Папа сказал, что ремонт грошовый и денег не надо, но итальянец оказался человеком чести и не уехал просто так: восхищенный изобретательностью мастера, он снял с руки золотые часы «Феррари» и подарил ему. Папа в ответ подарил ему свои «Штурманские». Оба остались не внакладе. А когда Катя окончила институт, часы «Феррари» достались ей – чуть ли не единственная ценная вещь, которую она впоследствии отказалась продавать.
Но прошло время, ремешок перетерся, и Катя, раз уж выпал случай побывать в огромном молле, зашла в часовой магазин купить новый. Оказалось, что ремешок стоит столько же, сколько ее зимние сапоги, купленные на вещевом рынке. Так Катя и ушла ни с чем. Ремешок купила потом в подземном переходе за двести рублей. Ценами кофтюлек даже не интересовалась.
Ее преследовало одно особенно неприятное и постыдное воспоминание.
Это было уже давно, но она никак не могла забыть.
Однажды летним днем Катя возвращалась с работы домой. Вышла к троллейбусной остановке и стала ждать. Жара стояла дикая – Катя вообще плохо переносила жару, – а троллейбуса все не было видно, и она решила укрыться в магазинчике рядом с остановкой: там наверняка есть кондиционер. У нее и в мыслях не было что-то покупать, но остановка прекрасно просматривалась через витрину. Она постоит там, решила Катя, а как только покажется ее троллейбус, уйдет.
Не тут-то было. Стоило ей, звякнув колокольчиком над дверью, войти в магазин, как дорогу ей преградила продавщица. На вид – лет девятнадцати, неполный сорок второй, «готический» грим, словом, все по стандарту.
– ?Вы что-то хотели? – наступательно спросила продавщица.
– ?Просто посмотреть, – растерялась Катя.
Продавщица смерила ее взглядом.
– ?У нас для вас ничего нет.
Катя повернулась и вышла. Достойные ответы вскипали у нее на губах, но она проглотила их вместе со слезами. А привкус того унижения так и остался с ней.
Вот и теперь, идя к Нине Нестеровой, Катя заранее представляла ее себе: тощая двухметровая манекенщица на журавлиных ногах, увешанная бриллиантами, браслетами и цепочками. Она окинет Катю презрительным взглядом и, щурясь сквозь сигаретный дым, небрежно уронит: «У нас для вас ничего нет».
«Ну и не надо! – заранее выстраивала оборону Катя. – Без вас обойдемся». Вот только туфли надо будет купить. Она уже тысячу лет не ходила на каблуках. И новые колготки. И… о черт, одно всегда тянет за собой другое! У нее и сумки приличной нет. А Этери не отстанет, обязательно проверит, была ли она у этой цаплищи. Придется идти. «Ну, ничего, – вздыхала Катя. – Три минуты позора… Но Фирке я это еще припомню!»
Она достала из сейфа все свои деньги и, в неурочный час опустив рольставни, включив сигнализацию, вышла из галереи.
По пути к Нине Нестеровой Катя зашла в обувной магазин, дорогой, но известный ей особой комфортностью моделей. Туфли, пришедшиеся впору, оказались чудовищно дорогими. Зато удобные. Черные. Каблук довольно высокий, но… что называется, «спокойный». Хоть за обувь краснеть не придется перед этой грозной и заранее ненавистной особой. В том же магазине Катя подобрала и сумку: тоже черную – ко всему подходит! – и такую, как ей нравилось, довольно вместительную, на одном длинном ремне через плечо.
Впрочем, она считала, что правильных сумок у нас делать вообще не умеют. Эта сумка была импортная, но… какая разница? Не понимают производители сумок, как живет современная деловая женщина в России. В сумке должна помещаться хотя бы пара модельных туфель. Вот идет женщина после работы на концерт или на свидание. А на дворе, допустим, январь. Что – туфли в пакете нести?
Или, скажем, ручки. Не нравились Кате двойные закругленные ручки. Неэлегантно, да и мешает: столько всего приходится в руках таскать, помимо сумки! Нет, куда лучше сумка на ремне через плечо. В крайнем случае, если кому-то нужны эти ручки, ремень можно отстегнуть. Но вот Кате, например, ручки не нужны. Так почему бы и их не сделать съемными?
