долларов. – Катя заметила, что Нина, как и она сама в галерее, читает цены по каталогу. – Не знаю, есть ли у вас такие деньги, – добавила Нина, – а главное, готовы ли вы потратить их на одежду, но я сделаю вам скидку и могу предложить рассрочку.
Катя быстро прикинула в уме.
– ?Да, – сказала она. – Да, готова. Я сто лет ничего себе не покупала. Тысяча долларов за сто лет – это не так уж много. И не нужно рассрочки. Я могу заплатить. Только я ужасно боюсь этой штуки. – Катя подняла тонкий шелковый свитер. – По-моему, это слишком для меня откровенно.
– ?Ни капельки, – покачала головой Нина. – Конечно, вы можете его не брать, если не хотите, но это большая жалость. Этот свитер с черной юбкой – идеальный вечерний наряд. Для любого концерта. И вам абсолютно нечего стесняться, уж поверьте моему опыту.
– ?Ладно, – покорно согласилась Катя.
Нина улыбнулась. «ЧуЂдная у нее улыбка, – подумала Катя. – Задорная, искренняя… Вот было бы у меня так легко на сердце…»
– ?Как насчет кофейку? – бодро спросила Нина. – И как насчет перейти на «ты»?
– ?Я – за, – искренне отозвалась Катя.
В магазин тем временем вошли еще женщины, но ими занялась продавщица. Нина провела Катю в подсобное помещение с примерно такой же кухонькой, как у нее в квартирке над галереей, выставила на стол кофейные чашки, а сама принялась священнодействовать.
– ?А коньячку? – продолжала Нина. – У меня есть «Бисквит».
Этого Катя не поняла.
– ?Нет, лучше без бисквитов. Мне все-таки кажется, я ужасно толстая.
– ?Это коньяк так называется: «Бисквит». Мягкий-мягкий. Меня муж приохотил. А ты вовсе не толстая.
– ?Спасибо, тогда с удовольствием, – легко засмеялась Катя. – А я вспомнила, где тебя раньше видела. И тебя, и твою подругу Тамару. Вы с ней в триста тридцатой школе учились? В Лялином?
– ?Да, – обрадовалась Нина. – И ты тоже? А где ты жила? Я – в Казарменном, а Томка – на бульваре, в доме со статуями.
– ?А я прямо в Лялином.
– ?Что ж, за это стоит выпить. А я гляжу – вроде знакомое лицо…
Но Нина поставила на стол всего одну рюмку, налила в нее коньяк и пододвинула Кате.
– ?А себе? – удивилась Катя.
Загадочная счастливая улыбочка тронула тонкие, но подвижные и выразительные губы Нестеровой, и Катя вдруг как-то сразу догадалась, что она сейчас скажет.
– ?Мне нельзя. Я самую малость беременна, – понизив голос, призналась Нина.
– ?Хорошо. Тогда за вас. За тебя, – поспешно поправилась Катя, но тут же добавила: – Нет, все же за вас.
Коньяк шелком скользнул прямо в горло. Катя никогда раньше такого не пробовала, даже в гостях у Этери. Мысленно она решила при случае щегольнуть перед подругой. Выпив кофе и расплатившись за покупки, она ушла, чувствуя себя счастливой.
Еще неизвестно, как пройдет свидание с Германом Ланге, но одно она знала точно: у нее появился новый друг.
Вернувшись домой, – она давно уже называла квартирку над галереей «домом», – Катя сгрузила прямо на пол пакеты с покупками и снова вышла. Ей надо было купить хорошие тонкие колготки. Краснея, обзывая себя дурой, она купила в магазине белья еще и трусики. Пусть не шелковые с кружевцом и «зубной нитью» в заду, а трикотажные, но все равно маленькие и хорошенькие. Если пристанет, разумеется, она ему ничего не позволит. Но хоть не стыдно будет.
Глава 6
Герман Ланге солгал Кате. Он был женат. Впрочем, сам Герман был убежден, что сказал почти правду. Он рвался на свободу и давно готовил побег. Ему осталось совсем немного до заветной цели. Мысленно он уже чувствовал себя разведенным. Поэтому он не считал, что обманул ее, и не испытывал раскаяния.
Герман Ланге родился первого января 1968 года. Его мать, как говорили акушеры, «перехаживала», схватки у нее начались на две недели позже положенного срока. Начались они тридцать первого декабря, и тогда врачи и акушерки принялись уговаривать ее: «Ну потерпи денек. Родишь парня, на год младше будет. Фору получит, может, в армию не загремит». Луиза Эрнестовна была сильной духом женщиной, она согласилась терпеть. Вытерпела двенадцать часов, зато родила богатыря. Почти пятикилограммовый мальчик появился на свет в самые первые минуты Нового года, уже после боя курантов.
Природа славно потрудилась и вылепила великолепный образец тевтонского рыцаря. Но родился этот рыцарь в Казахстане, в городе Джезказгане, в семье переселенцев из Поволжья.
Герман рос сильным. Он был выше всех в классе и считался лучшим спортсменом в школе. А вот его маленькой и хрупкой матери – даже не верилось, что это она сумела произвести на свет такого викинга! – тяжелые роды стоили здоровья. Герман страшно переживал, что мама из-за него болеет. Она ему ничего не говорила, но он однажды нечаянно подслушал, как ей об этом говорил врач.
Герману в тот момент было уже тринадцать лет, но он даже заплакал и сказал, что лучше бы не родился. Мама утешала его и говорила, что такому большому мальчику стыдно плакать, что сама она ни капельки ни о чем не жалеет, что он ей дороже здоровья. И вообще, он все неправильно понял: ничего страшного со здоровьем у нее нет, просто в Джезказгане климат тяжелый.
Климат в Джезказгане и вправду тяжелый. Летом – плюс сорок, зимой – минус сорок, и так почти весь год. Весна и осень – по три недели. Родители Германа попали в Джезказган детьми. Мамина семья была из города Энгельса, папина – из села Экгейм, позже переименованного в Усатово. Они познакомились в Джезказгане, вместе в школе учились, институты, правда, окончили разные. Отец работал инженером на медеплавильном заводе, мать стала учительницей немецкого. Зато оба они были «ушиблены Волгой». Сами-то почти ничего не помнили, но стоило семье собраться вместе, только и было разговоров, что о жизни на Волге.
Оба деда Германа, работавшие на горно-обогатительном комбинате, умерли. Деда с материнской стороны Герман совсем не помнил: тот погиб в производственной аварии, когда внуку было лет шесть. Второй умер, когда Герману было четырнадцать. Этого деда Герман хорошо запомнил. Осталась даже фотография, специально сделанная в ателье: дед стоит, обняв за плечи внука. Дед казался Герману великаном, но на фотографии было видно, как они похожи, и сразу становилось понятно, что внук тоже вырастет великаном. Бабушки пережили своих мужей на несколько лет.
Отношения в семье царили патриархальные: дети к родителям – только на «вы». Герману странно было слушать, как его родители, взрослые люди, по-детски просят бабушек:
– ?Мама, расскажите, как на Волге жили.
И начинались бесконечные рассказы о том, как на Волге жили, какие сады росли, какие яблоки зрели… Герман знал эти воспоминания наизусть, ему куда интереснее было бы послушать, например, про страшное Кенгирское восстание заключенных, о котором и четверть века спустя ходили по Джезказгану смутные слухи и толки, но его родители просили только про Волгу: никак не могли насытиться. Отец мечтал бросить страшный город Джезказган с его плохим климатом и скверной экологией (само слово «экология» тогда еще было не в моде, говорили «загазованность»), переселиться на Волгу и разбить там яблоневый сад. Покойный дед до войны был на Волге знатным садоводом, а вот в Джезказгане ему пришлось работать на горно- обогатительном комбинате, где он испортил себе легкие и умер.
Германа не тянуло на Волгу. Он мечтал поехать в Москву и поступить в МГУ на мехмат. Ему осторожно намекали, что в Москву не стоит: в МГУ, и особенно на мехмат, таких, как он, не берут. Есть будто бы негласное распоряжение: поволжских немцев, равно как и евреев, не принимать. Приводили в пример Рудольфа Керера, великого пианиста, который был вынужден тренироваться на немой клавиатуре, выстроганной из доски. Теперь-то он в Москве играет и по всему Союзу разъезжает, но в настоящую заграницу его все-таки не пускают. И звания до сих пор так и не дали. Даже какого-нибудь «заслуженного». Просто Рудольф Керер.
