И вот оно повернулось. Повернулось именно так, как предвидел Аркадий Ильич. Настало время избавиться от «марксизьма-ленинизьма» и прибрать к рукам кое-чего из барахлишка, накопленного за семьдесят с лишним лет. Спасибо партии родной за наш субботний выходной.
В начале 90-х Аркадий Ильич оперативно приватизировал свой завод, а затем начал постепенно скупать те, что не смогли удержать в руках его менее удачливые коллеги по директорскому цеху. Было несколько кровавых разборок, из которых он сумел выйти победителем. Лёнчик остался при нем. Только теперь вполне оценил, что Голощапов так и не дал ему рекомендации в партию.
Но в душе Аркадий Ильич как был, как и остался теневиком. То ли привычка слишком глубоко въелась, то ли натура такая… Да и сам период первоначального накопления с его бесшабашным пиратским духом тому способствовал.
Голощапов был родом из Мариуполя, который в советские времена называли городом Ждановым. Там он и начал делать карьеру на местном металлургическом комбинате имени того самого фанатика-сектанта, пока партия-шмартия, как выражался Лёнчик, не направила его на Урал. Но в 1995 году, когда Герман Ланге еще воевал в Чечне, Аркадий Ильич окончательно перебрался в Москву и отгрохал себе дворец на Рублевском шоссе.
Его не соблазняла публичная жизнь, он никогда не стремился в народные трибуны и не пытался баллотироваться в депутаты. Депутатов он покупал. Пачками. Надо провести законопроект? Пожалуйста. При этом многие из них даже не знали, на кого работают. Для этой цели у Голощапова имелась целая сеть посредников.
В уголовной среде ему присвоили кличку Куркуль. Что к Голощапову попало, того он уже не выпустит. Кто против него пойдет, тому не жить. Но ему не был чужд и своеобразный кодекс чести. Никого не мочил просто так, по беспределу. За верную службу вознаграждал щедро.
Германа привезли к Голощапову в офис, где Аркадий Ильич бывать не любил и бывал редко, предпочитая все дела решать дома, но по такому случаю приехал. Герман увидел перед собой бульдога. Приземистого, коротконогого, с круглыми глазами-плошками навыкате и свирепо выпирающей челюстью.
Голощапов обратился к нему сразу на «ты»:
– ?Вот он ты какой… Правда, что ль, разом троих положил?
– ?Ну, не разом… – Герман начал как будто оправдываться. – Но они ж сопляки совсем. Там делать-то было нечего, только Федю я не уберег. Кто ж знал, что у него шокер? Лучше б он мне первым под руку попал, а не тот, с пистолетом.
– ?Что уж теперь говорить, – философски вздохнул Голощапов. – А родственнички тебя, стало быть, достали?
«Еще убивать начнет», – мелькнуло в голове у Германа.
– ?Да нет, ничего страшного, – сказал он вслух. – Мне их даже жалко немного. Говорю же, сопляки. Блатной романтики захотелось… Конечно, родные в панике.
– ?И много они тебе посулили? – прищурился Голощапов. – Много наобещали, раз тебе их жалко?
– ?Мне их без денег жалко, – бесстрашно ответил Герман, – только напарника моего, Федю, мне еще жальче. Трое детей осталось…
– ?За детей я позабочусь. – Голощапов рассуждал в точности как та дама, мать убийцы. – За детей ты не беспокойся. А ты, стало быть, немец, – протянул он задумчиво. – Баранку крутить умеешь?
– ?В армии всему научат, – уклончиво ответил Герман.
– ?Загулы, запои?
– ?Не пью.
Этого Голощапов не ожидал, даже слегка растерялся.
– ?Как это «не пью»? Что, вообще не пьешь? Ни грамма?
– ?Вообще не пью, – терпеливо подтвердил Герман. – Ни грамма.
– ?И давно это с тобой?
– ?Всегда такой был.
– ?Ни разу в жизни? – допытывался Голощапов. – Даже не попробовал?
– ?Попробовал, не понравилось.
– ?Ну, ты даешь…
Германа охватила тоска. Сколько раз ему приходилось отвечать на те же дурацкие вопросы! И в Афганистане, и в Чечне, и в московском общежитии… Как это ты не пьешь? Уважить нас не хочешь? Мы к нему, можно сказать, всей душой, а он… не уважает… Герман так глубоко ушел в воспоминания, что не сразу услышал следующий вопрос.
– ?Водилой ко мне пойдешь? – спросил Голощапов.
Герман задумался. Такое предложение можно считать гигантским шагом вперед. Наверняка и деньги совсем другие… А с другой стороны, связываться с таким, как Голощапов, опасно: еще втравит в какую- нибудь уголовщину. Но до чего же надоело торчать в этом дурацком ювелирном магазине!
– ?Водилой, – с нажимом произнес Герман, – пойду.
Голощапов понял намек.
– ?Чистеньким остаться хочешь. Ладно, я на аркане не тяну. Служи верно, я в долгу не останусь. Предашь – пожалеешь.
– ?Сроду не предавал, – буркнул Герман.
– ?Вот и поглядим. Казав слипый: «Побачимо»…
У Германа началась новая жизнь. Служба была необременительна: Голощапов мало куда ездил. Чаще к нему приезжали. Иногда он просил Германа за кем-нибудь поехать и привезти в огромный, мрачный, чудовищно безвкусный дворец на Рублевке. А потом обратно отвезти. Предложил Герману переселиться к нему в дом: во дворце имелся специальный блок для обслуги.
Герман подумал-подумал… С одной стороны, соблазнительно: за квартиру платить не надо, и ты всегда на месте, под рукой. Но с другой… Вечно торчать на глазах у хозяина? Это ж никакой личной жизни! Объект практически режимный, чтоб кого в гости пригласить, надо пропуск выписывать. Он вежливо отказался.
– ?Что? Думаешь, не дам баб водить? – нехорошо засмеялся Голощапов.
Помимо баб, были у Германа и другие соображения. Ему не хотелось даже чисто случайно стать свидетелем какой-нибудь разборки с кровопролитием. Вряд ли Голощапов будет убивать там, где живет, но… черт его знает.
– ?Просто не хочу быть приживалом, – ответил Герман.
– ?На Лёнчика намекаешь?
В лице Леонида Яковлевича Фраермана, которого Голощапов называл в глаза и при посторонних просто Лёнчиком, Герман с первой встречи нажил врага. Он ничего такого не делал, это получилось само собой.
– ?Вы не родственник писателю Фраерману? – спросил он, когда их представили друг другу.
– ?Нет, – сухо обронил Лёнчик, и Герман сразу же ощутил враждебность.
Казалось бы: что тут такого? Хороший писатель, автор повести «Дикая собака динго», бестселлера, можно сказать. Но Лёнчика этот вопрос почему-то обидел, и все их дальнейшие отношения стали складываться под знаком той первой обиды.
Что это было? Ревность к новому человеку, вдруг откуда ни возьмись получившему доступ к телу любимого начальника? Инстинктивное предубеждение еврея против немца? Зависть очкастого хлюпика к атлету?
Герман ломал голову, но ответа не находил. Внешне Фраерман держался нейтрально, даже приветливо, но Герман чувствовал исходящую от него волну неприязни и на всякий случай был всегда настороже. Когда Фраерман посылал его куда-нибудь с поручением, старался как бы ненароком переспросить у Голощапова, вправду ли надо туда ехать. Глупо, конечно: не стал бы Фраерман подставляться по мелочи, тем более что существовал регистрационный журнал, куда все записывалось, но у Германа было остро развито чувство опасности, он предпочитал не рисковать. Перезванивал Голощапову вроде бы уточнить, что ехать нужно тогда-то и тогда-то, по такому-то адресу.
Фраерман жил в поместье Голощапова, в отдельном роскошном коттедже на территории.
– ?Ни на кого я не намекаю, – нахмурился Герман. – Просто хочу быть сам по себе.
