преданным. Такого рода вещи говорил тот пылкий юноша.
Это определенно задело в душе принца какие-то струны. Внешне простоватый, выставляющий напоказ свою смелость, как военный, принц соответствовал этим стандартам естественной преданности, на самом же деле он всячески избегал того, что могло ранить сердце, но попадал именно в такое положение. Он не знал преданности, сжигающей, убивающей тело. Да у него и не было потребности задуматься о ее существовании. В тот вечер, когда его посетил Исао, принц впервые увидел такую горячо пульсирующую, подлинную преданность. Она потрясла его до глубины души.
Конечно, принц был готов отдать свою жизнь за императора, он любил императора, который был на целых четырнадцать лет младше — принцу сейчас исполнился тридцать один год, — нежной любовью старшего брата, но это была спокойная верность, с понятными эмоциями, она была комфортна, как пребывание в глубокой тени дерева, с другой стороны, преданность, выказываемая ему, преданность его подданных состояла в их вежливом отдалении от него, и он привык сомневаться в ней.
Перебирая в памяти поразившие его слова и поступки Исао, принц с радостью почувствовал, что теперь может полностью отдаться эмоциям человека военного. Нынешние события не имели никакого отношения к армии, скорее всего, потому, что юные заговорщики, прикрывая лейтенанта Хори, молчали — это еще больше усиливало расположение принца.
Прочитав в «Истории „Союза возмездия'» строки: «Многие из них не были столь уж утонченными: восхищаясь луной над полями у реки Сиракавы, они думали, что луна этой ночи последняя из лун, которую они видят в этом мире, а любуясь цветущей сакурой — что это последняя в их жизни сакура», принц подумал, с каким восторгом читал это, примеряя на себя, Исао. И горячая, юношеская кровь билась в груди сорокапятилетнего командира полка.
Так принц серьезно задумался над тем, нет ли способа спасти этих ребят.
С юности у него вошло в привычку, когда ему трудно было собраться с мыслями, слушать пластинки с записями европейской классической музыки.
Он приказал ординарцу разжечь в холодной гостиной большой офицерской квартиры огонь и собственноручно поставил выбранную пластинку.
Он хотел послушать что-нибудь, что доставило бы ему удовольствие, и, отослав ординарца, решил в одиночестве насладиться симфонической поэмой Рихарда Штрауса «Тиль Уленшпигель» в исполнении ансамбля Берлинской филармонии под управлением Фуртвенглера.[63]
«Тиль Уленшпигель» — собрание народных, окрашенных сатирой легенд появилось в шестнадцатом веке в Германии. На их основе была написана пьеса Гауптмана и симфоническая поэма Рихарда Штрауса.
За окном по широкому двору гулял декабрьский ветер, его шум сливался с гулом пламени в печи. Принц сидел глубоко в кресле, покрытом холодноватым белым чехлом, не расстегивая воротника кителя, кончики белых носков на скрещенных ногах словно застыли в воздухе. Застегнутые на кнопки военные бриджи стягивают колени, и многие из военных, сняв сапоги, расстегивали кнопки, но принц не обращал внимания на немеющие ноги. Пальцами, легко касаясь, он поглаживал усики, словно трогал перья на хвосте хищной птицы.
Принц давно не ставил эту пластинку. Сейчас он собирался послушать что-нибудь приятное, но как только его слуха коснулась тема Тиля, слабым звуком горна прозвучавшая во вступлении, он сразу почувствовал, что ошибся, что это не та музыка, какая ему сейчас нужна. Потому что это не был веселый, озорной Тиль, а созданный Фуртвенглером одинокий печальный герой, чьи помыслы были как на ладони.
Однако принц продолжал слушать: серебряные пучки нервов обвили гостиную, пророча грядущее безумие Тиля и финальную сцену — смертный приговор герою; принц дослушал до конца, резко поднялся и звонком вызвал ординарца.
Он приказал ему связаться по телефону со своей резиденцией в Токио и вызвать тамошнего управляющего.
Принц решил поступить следующим образом. Первое: во время аудиенции у императора, которая должна была состояться вскоре по случаю Нового года, он доведет до августейшего слуха сведения о необычайной преданности Исао и его товарищей, и те несколько милостивых фраз, которые его величество скажет по этому поводу, передаст председателю Верховного суда, а сейчас, до конца года, — это уже второе — пригласит адвоката, которому поручено дело, и выяснит положение вещей.
По телефону он приказал управителю выяснить фамилию адвоката и пригласить того в резиденцию принца в Сибе 29 декабря, когда он собирался быть в столице.
Хонда временно, до тех пор, пока не подыщет хорошее помещение, снял контору у своего приятеля на пятом этаже в здании Марубиру, повесил там табличку. Приятель, бывший сокурсник, тоже был адвокатом.
Как-то днем Хонду посетил секретарь принца Тонна и передал тайное пожелание принца о личной встрече. Хонда удивился: это был совершенно беспрецедентный случай.
Когда Хонда увидел маленького человечка в черном пиджаке, бесшумно, крадущимся шагом ступающего по коричневому линолеуму пола, у него возникло дурное предчувствие, а когда тот вошел в приемную, это чувство усилилось. Человечек с холодным выражением лица беспокойным взглядом оглядел маленькую приемную, отгороженную от конторы всего лишь стеной из волнистого стекла.
Очки в золотой оправе на лице мертвенно-бледного, как у рыбы, цвета. Этот цвет говорил о жизни, которую обладатель данного лица привык вести: в холоде, темноте, без дневного света, затаившись в бумажных ворохах-водорослях.
Хонда, еще с гордостью судьи, с самого начала, забыв о всякой любезности, заявил:
— Хранить тайну — это наша профессия, по этому поводу можете не беспокоиться. Особенно если это касается поручений персоны, которой я не имею возможности отказать.
Секретарь говорил тихим, почти неслышным голосом, словно чахоточный, и Хонде пришлось передвинуться на край стула.
— Нет, тут дело не в тайне. Его высочество интересуется этим делом, 30 декабря, когда вы будете у него, разговор пойдет о вашем мнении по этому поводу, только и всего. Однако… — И маленький человечек судорожно, словно сдерживая икоту, проговорил:
— Однако те… Это, как вы уже поняли, очень серьезная проблема, поэтому у меня есть просьба, только так, чтобы его высочество об этом ни в коем случае не узнал…
— Я понял. Говорите.
— Это… ведь не личное мнение, поэтому если, предположим, вы в тот день заболеете и не сможете посетить его, просто сообщите об этом…
Хонда ошеломленно смотрел в безучастное лицо чиновника. Пришел с приглашением, но намекает, что от приглашения следует отказаться.
По иронии судьбы через девятнадцать лет после смерти Киёаки, к которой он был косвенно причастен, принц Тонн приглашал к себе Хонду, и Хонда, вначале воспринявший все как запутанное пожелание, теперь, столкнувшись со столь наглым заявлением, наоборот, преисполнился твердым намерением во что бы то ни стало увидеться с принцем.
— Хорошо. Значит, если я в назначенный день не заболею, то бодро прибуду с визитом.
У чиновника впервые на лице появилось какое-то выражение. Печальная растерянность на мгновение повисла на кончике холодного носа, но голос, как ни в чем не бывало, зашуршал снова:
— Само собой разумеется. Итак, 30 декабря в десять утра прошу вас во дворец в Сибе. Сообщите охраннику у главного входа свое имя.
В школе Гакусюин среди одноклассников Хонды не было принцев крови, поэтому ему не приходилось бывать в резиденциях-дворцах. И не было случаев, чтобы кто-нибудь из принцев настойчиво приглашал Хонду к себе.
