капи, кап-кап-кап, мы же с вами мужички, вот какая селяви. Нам уже ничего не остается, как дать оттяпать своего петушка, рассеялась как дым его слава, и никто его больше не любит… ДОВОЛЬНО! Нельзя сойти с земного шара!
Он сорвал с глаз галстук, вскочил с постели и поднял штору.
Полуденное солнце заливало пульсирующий город ярким сиянием.
Ослепляющий взблеск резанул по глазам, словно бритва. Буньюэль, [39]«Андалузский пес», фильмотека, куда они пришли с Яной. Но это было всего лишь отражение солнечных лучей от стекла противоположного дома; какая-то женщина в бигуди как раз вытряхивала в окно простыню. Селекция, спаривание. Отцовские зайцы. Самочка с семью детенышами. Янин бюстгальтер фирмы ОЛИНКА.
«Кружевной бюстгальтер с застежкой спереди, чашечки, укрепленные косточками, спинка из эластика. Рекомендуется для девушек и молодых стройных женщин. Размер — 1».
Гелена носила МАРЦЕЛУ.
«Бюстгальтер Марцела изготовлен из полиамидного кружева, чашечки с прокладкой на поролоне, спинка из эластика, бретельки с передвижными застежками. Рекомендуется для стройных полноватых женщин, размер — 3».
Почему мы не спали в одной кровати?
Почему мы спали порознь? (И одна ли она спала?)
В этой их трехкомнатной квартире у него была своя комната, у Гелены — своя, и только гостиная — общая. Именно для гостей. Самым частым гостем был этот болван. Спали порознь, но любить друг друга — любили. Не регулярно, не очень часто, но тем горячее. Где угодно, но все больше на этом сочно-зеленом ковре в гостиной и в самое неурочное время, не придерживаясь точного графика. Мысль об общей спальне ужасала Гелену. Ты можешь себе представить, чтобы мы каждый вечер, в одно и то же время, ложились в общую кровать, выполняли бы супружеские обязанности, к которым нас призывает брачный союз, а потом, повернувшись друг к другу спинами, начинали бы задавать храпака? Бррр! Ужас! Уже при одной мысли о скуке и однообразии Гелена, с ее беспокойной, авантюрной натурой, покрывалась гусиной кожей. Стереотип, смертельный враг каждого супружества — она боялась его, как кошмара. И даже эта вечная смена масок относилась, по всей вероятности, к профилактическим мерам. Она постоянно меняла прическу, цвет волос. Уходила к парикмахерше платиновой блондинкой, с прямыми длинными волосами, а возвращалась овцой с черным кучерявым руном. Она с радостью что ни утро меняла бы даже кожу, но, к сожалению, приходилось довольствоваться лишь очередным платьем. Нет, не нравилось ей быть в собственной шкуре, хотя по виду она казалась абсолютно довольной собой, уверенной, независимой, с каждым находила общий язык, так же, как и Яна, обладала умением быстро вступать с людьми в близкие, доверительные отношения; это был великий дар при ее профессии журналистки. Да и вообще она была одаренной натурой: кроме природного ума, ей не занимать было ни фантазии (ее, пожалуй, было даже с избытком), ни таланта; она умела писать — при желании блестяще стилизовала текст; хорошо рисовала, писала маслом, окончила, как и Яна, Училище прикладного искусства, но, если Яна целеустремленно продолжала заниматься своим делом в Институте изобразительных искусств, Гелена — и это было присуще ей — нуждалась в перемене: Я дезертировала! Она пошла изучать журналистику, поскольку это было нечто новое, другое, совершенно не связанное с предыдущим. Ей все давалось слишком легко; и, наконец, ее дядька Гуго Барла — «золотые руки», с его положением и счетом в банке располагал возможностями создать ей такие условия, о которых большинство ее сверстников (может, куда более талантливых) не могло даже мечтать. К примеру, он, Петер Славик, не так ли? Пожалуй, в этом была причина ее поверхностности; она уповала на свою «всестороннюю одаренность», но ей недоставало упорства, умения сосредоточиться, слишком уж она разбрасывалась, любое дело, требующее пота, надсады, было ей не по нутру. Ее увлекало все, покуда это была только игра.
Да, у Гелены с Яной было много общего. Но соотношение их характеров составляло какой-то параллельный контраст. Обе с равной легкостью умели очаровывать, обе были талантливы, однако Яна, в отличие от Гелены, трезво сознавала, что без терпеливой, упорной, углубленной работы талант так и останется всего лишь прекрасным, любопытным орнаментом, да, она относилась к жизни гораздо серьезней, ответственней и, возможно, поэтому, несмотря на свою субтильность и молодость (она была на четыре года моложе и кило на десять легче), производила впечатление более взрослой и менее подвижной. Разумеется, Янино отношение к жизни Славику было больше по душе — он почти целиком принимал его, ему тоже приходилось трудно и упорно работать, чтобы достичь желаемой цели; и все-таки, когда наступила решительная минута выбора, он без колебаний предпочел легкомысленную Гелену глубокомысленной Яне. Яна была уж слишком близка, слишком похожа, слишком напоминала ему самого себя, он подсознательно защищался, противился этому отяжеляющему удвоению, испытывая потребность — напротив — расслабиться, освободиться, обрести легкость. Гелена привлекала его именно своей безответственностью, непостоянством, переменчивостью, то есть тем, чего недоставало Яне.
Если бы он не встретил Гелену, как спокойно могла бы сложиться его жизнь с Яной! И вовсе не скучно, Яна отнюдь не наводила на него скуки, где там! Он не знал более милого существа, пока не познакомился с легковесной Геленой, с этой проклятой ведьмой, которая испытывала его терпение самыми разными ухищрениями и с холодной, продуманной, рафинированной расчетливостью держала в постоянном напряжении и неуверенности. ПОЧЕМУ?
Чтобы не потерять тебя, твердила мать. Делает это потому, что боится, как бы однажды ты не опомнился и не плюнул на нее, боится, что ты найдешь кого-нибудь помоложе, ух, хитрая бестия, знает, чем тебя взять, совсем тебя заарканила, просто с ума свела своими штучками. Сколько у нее уже до тебя было всяких! Но именно это тебе и нравилось, Янка для тебя была слишком чистой, потому ты и бросил ее, мужчины всегда предпочитают потаскух порядочным женщинам…
Может, это не лишено было правды. Яна, в самом деле, была чересчур «добропорядочной», ко всему относилась с какой-то даже неприятной серьезностью и обязательностью, «на всю жизнь», да и сама их близость была слишком целомудренной, стыдливой, добродетельной. Но это он понял уже потом, когда узнал Гелену и смог сравнивать. Конечно, она была опытней Яны, с ней он познал то, что прежде ему даже не снилось. Только в любви «стреляной» Гелены он вкусил то, чего не могла дать ему «целомудренная и добродетельная» Яна.
Но ведь все могло сложиться совсем по-другому. Да, возможно, она держала его в постоянном напряжении и неуверенности из чисто превентивных соображений. Делала это ради него же, во имя сохранения их союза, они ведь совсем не были застрахованы от губительной скуки и рутины; чтобы сохранить их отношения, ей приходилось постоянно разнообразить их, создавать атмосферу возбуждающей, предельной остроты. Поначалу она не хотела обзаводиться ребенком, поскольку тогда они еще не нуждались в подобной страховке, вполне довольствуясь друг другом, но со временем, почувствовав, что приближается кризис, что вступает в силу стереотип, она решила — во избежание этого — оставить ребенка, который помог бы скрепить их супружество и сохранить в целости возведенные стены семейного очага.
Но почему она избавилась от ребенка? Представь себе, если бы он пошел в меня, всплыли в его памяти Геленины слова.
Тогда он посмеялся над этим. Она, которая любит себя, как никто другой, эта эгоистка… Но после того, что произошло минувшей ночью, он это понял. В самом деле, Гелена могла себя ненавидеть, если поступила так подло, она знала себя гораздо лучше, чем он ее, одна мысль, что может появиться на свет такое чудовище, как она сама, должна была ужасать ее. Неужели в последнюю минуту она испугалась этого?
Так ли это было?
ВОЗМОЖНО.
Но не все ли теперь равно. Конец. Тишина. Почему вдруг такая тишина? Ах да, вата в ушах. К черту! И уши надо открыть. Сон уже не поможет. Нужно побриться, причесаться, одеться. Нужно сопротивляться. Чему? Всему. Да, именно так.
