времени, напротив, она умеет приятное сочетать с полезным — опрокидывает рюмку, другую, но при этом как бы мимоходом, невзначай, собирает материал для своих заметок.
Почтальонша уже явно была во все посвящена. Жадно, с лицом, горящим от любопытства, она вытягивала шею и норовила проникнуть в квартиру, на место действия. Однако он стоял в дверях, широко расставив ноги, словно своим телом хотел защитить — что? Что мне уже защищать? Всему конец, и все-таки не позволю, чтобы всякий копался в моем грязном белье, нет, такого удовольствия я им не доставлю.
— Деньги эти, собственно, вашей супруге, — раздумывая над почтовым переводом, говорит почтальонша. — По правилам я бы должна вручить ей…
Корова безмозглая, хоть бы нашла какой-нибудь предлог поумнее, раз уж так приспичило все разнюхать. Сколько раз я получал Геленины деньги, а тут вдруг кочевряжится…
— Ее нет дома, — отрубил он. — Не беспокойтесь, я отдам ей.
Почтальонша несколько растерялась:
— Ее нет дома? Но… я слышала…
— Мне некогда, — сказал он нетерпеливо и протянул руку к переводу.
— Так… значит… ваша жена… вы передадите ей? — бормотала она в замешательстве. — Я могу надеяться?
— Что с вами, пани Томковичова? Вы неважно выглядите. Вам моя помощь не требуется?
Явная ирония, с какой он с ней разговаривал, возмутила ее — и она опомнилась:
— Вы мне? Вы мне хотите помочь?.. — Ее круглая физиономия с тремя подбородками вдруг побагровела. — Я вам не дам!!! — взвизгнула она.
— Боюсь, мы не понимаем друг друга. Вы хотите оставить у себя наши деньги?
Это ее уж совершенно сбило с толку. Автоматически, без единого слова, она протянула ему деньги, затем по обыкновению подождала крону на чай, но увидев, что Славик спокойно сунул деньги в карман и, судя по всему, не испытывает желания придерживаться заведенного порядка, вконец смешалась и проворчала:
— Распишитесь.
Он расписался в получении Гелениных денег.
Почтальонша вручила ему остальную корреспонденцию и с невнятным брюзжанием наконец исчезла.
Повестка с напоминанием из университетской библиотеки была адресована Гелене; да, обычная история, ей ни разу так и не удалось вернуть взятые книжки в срок.
Второе письмо было для него.
Он распечатал конверт.
Вот тебе на!
Уважаемый товарищ Славик!
В связи с предполагаемыми изменениями в организационной структуре словацкого кино мы считаем, что одной из предпосылок, обусловливающих успешное выполнение сложных задач, стоящих перед нашим кинематографом, кроме всего прочего, является и определенное обновление в области кадровой политики. Мы намереваемся в гораздо большей степени, чем до сего времени, привлекать к работе молодых талантливых режиссеров, которые обладают, по нашему мнению, всеми данными для того, чтобы своим творчеством способствовать повышению идейно-художественного уровня словацких фильмов. После обстоятельного анализа и оценки Вашей предшествующей работы мы решили предложить Вам сотрудничать с нами.
В случае, если наше предложение заинтересует Вас, просим Вас позвонить по телефону 432-51, чтобы в личной беседе мы могли договориться о конкретной форме нашего сотрудничества.
Миру — мир!
Выходит, Плахи не чесал языком. И вправду, что-то происходит. Конечно, нечего строить иллюзий, подобные письма получили, наверное, многие «молодые и талантливые» режиссеры, тут нет ничего официального и обязательного, но все равно — письмо многообещающее! Наконец сбылся его сон! Он будет делать современные фильмы! Он покажет им, что такое фильмы о современности! Реальные, подлинные, правдивые, никакой фальсификации! Наконец-то он сможет применить знания, приобретенные в пору, когда действительность он воспринимал преимущественно как материал для будущих фильмов.
Одержимый желанием запечатлеть жизнь в подходящий момент, in flagranti, он метался по городу, яростно щелкал фотоаппаратом, а в заднем кармане брюк всегда носил маленький блокнот, в который «записывал жизнь», подлинные события, впечатления, случаи, реплики, разговоры…
Мне уже стыдно появляться с тобой на людях, камрад, ты ведешь себя, как самый настоящий маньяк. Если еще хоть раз вытащишь из-под задницы этот свой блокнот и начнешь строчить всякую белиберду под столом, в жизни с тобой не сяду рядом. Ты идиот, знаешь, что о тебе говорят? Ты или псих, или нормальный стукач. Я ничуть не удивлюсь, если однажды кто-нибудь смажет тебя по роже.
Гелена тогда даже не предполагала, как скоро сбудутся ее слова. Особенно крепко отделали его в «Кристалл-баре».
Раз — по чистой случайности — они с Геленой сидели за столом с двумя компанейскими ребятами, оказавшимися, как потом выяснилось, матерыми рецидивистами. Несколько бутылок шампанского развязали им языки — желая, по-видимому, произвести впечатление на Гелену, они наперебой похвалялись друг перед другом. Славик тогда впервые столь обстоятельно заглянул за кулисы благопристойного мира. Жизнь братиславского дна прокручивалась перед ним, как в гипнотически подлинном репортаже; это продолжалось до тех пор, пока ребятки не заметили, что под столом он скромно, стараясь не привлечь внимания, все записывает. Бог ты мой, вот это была потасовка! Гелене и той досталось! Но игра стоила свеч. И пусть он промотал уйму денег и лишился двух зубов, а все-таки улепетнул от этих малых с хорошей поживой; благополучное бегство спасло ему не только жизнь, но и драгоценный блокнотик. Правда, Гелена месяц с ним не разговаривала и, собственно, с тех пор и начала свои индивидуальные посещения увеселительных заведений, кабаков и всякого рода забегаловок, но что поделаешь, такова жизнь, за все надо расплачиваться, ничего не достается даром. Она стыдилась его, не понимала важности его поисков — и это она, считавшая себя журналисткой. Корова безмозглая.
Когда, наконец, ему удалось заняться режиссурой, он расстался с блокнотом. Треклятые инсценировки! Но ничего не попишешь, классика! Пришлось копаться в библиотеках, архивах, изучать историю; чтобы суметь аутентично изобразить прошлое. Естественно, на современность у него не хватало времени. И все-таки он не переставал верить, что придет его звездный час, что материал, который он собрал, не пропадет втуне. И вот, этот час пробил! Наконец он достиг того, о чем так долго мечтал, к чему стремился, что началось еще в пору детства, когда он, потрясенный, с открытым ртом и соплей под носом пожирал глазами экран, сидя в первом ряду лесковецкого кино, небольшого обшарпанного помещения, в котором прежде размещалась дедовская корчма. (Теперь там устраивались собрания, литературно- музыкальные вечера, заезжие бродячие фокусники показывали свои номера, вытаскивая из шляпы белых кроликов; когда из помещения выносили складные стулья, кино превращалось в танцевальный зал.) Зачарованно глядел он на движущиеся картинки и приобщался к чуду — он жил в Горном Лесковце и в то же время переживал невероятно увлекательные, драматичные приключения незнакомых (но при этом таких удивительно близких по духу) людей в чужедальних (но таких изведанных) странах и уголках света. Он водружал красное знамя над рейхстагом при падении Берлина, он закрывал собственным телом амбразуру, чтобы защитить от фашистского пулемета своих товарищей по оружию, он гнался за бендеровцами, брал под арест предателей, воров и убийц и всякое прочее отребье, он был шерифом с чертовски низко подвешенным кольтом, который вытягивал всегда на долю секунды быстрее, чем его подлые недруги, был Юраем Яношиком, и сыном капитана Гранта, и семью смелыми, и тремя мушкетерами в одном лице, был тем, кто всегда и всюду, во все времена и во всех частях света боролся со злом и защищал, рискуя жизнью, правду и справедливость.
Наконец-то он получит возможность стать тем самым фокусником, который сумеет заставить сотни
