Одно было ясно — надо спешить. Турлай тут же отрядил Купецкого Сына за членами Совета Алтуховым и Кожовым, а сам, сев на коня, поскакал собирать тех надежных мужиков, которые были записаны в организованный при Таежном Совете отряд Красной гвардии и получили привезенное Зверевым оружие. Объезд их домов, разбросанных по всему Чирокану, занял не так–то много времени, однако когда Турлай, закончив дело, повернул обратно, в поселке уже шла большая суета — в домах горели огни, перекликались мужики и бабы, звенели детские голосишки, хлопали двери, брехали псы, слышалось тарахтенье телег. Как председатель и рассчитывал, весь Чирокан собирался идти на Магдалининский. По его замыслу, публичное изъятие продуктов из тайных складов должно было, с одной стороны, наглядно разоблачить Жухлицкого в глазах всех, кого он обрек на голод, а с другой — показать им, что Таежный Совет не беспомощная кучка приисковой бедноты, а высшая власть в Золотой тайге, сильная и пекущаяся об их благе. Однако, окидывая взглядом растревоженный поселок, Турлай вдруг почувствовал сильное беспокойство: что, если Жухлицкому вздумается устроить в отместку какую–нибудь провокацию? Ведь сейчас все этаким цыганским табором повалят на Магдалининский. Пойдут и бабы, и ребятня, и даже старики не усидят дома. А дело–то ночное, темное — что стоит Жухлицкому подослать своих варнаков пальнуть по толпе откуда–нибудь из дальних кустов? Страшно подумать, что тогда может случиться на заброшенном прииске, где кругом полно старых шурфов немалой глубины! Одними увечьями тут не обойдется.
Ссутулившись в седле, председатель задумался на некоторое время, потом тронул коня и порысил к темневшему на взгорке дому Жухлицкого.
Несмотря на поздний час, Аркадий Борисович не спал. Турлая он встретил со всегдашней насмешливой любезностью, однако взгляд его выдавал тщательно скрываемую настороженность.
– Играть в кошки–мышки не будем,— сразу же начал председатель Таежного Совета.— Выселение народа из тайги состоялось под предлогом отсутствия продуктов, так?
– Не под предлогом, а по причине…
– Ну, нехай будэ гречка,— Турлай не стал спорить.— Значит, запасов тогда у тебя не было. Выходит, нет их и сейчас, так?
– Странный вопрос,— после некоторого раздумья пробурчал миллионер.
– Слушай, Аркадий Борисыч, не надо вилять на ровном месте,— голос Турлая построжал.— Спрашиваю официально: утаил ты запасы продовольствия от приисковых рабочих или нет?
– Нет! — твердо ответствовал Жухлицкий.
– Так, так… Я к чему речь–то веду — на Магдалининском, понимаешь, обнаружился целый провиантский склад…
– А при чем здесь я? — раздраженно перебил Аркадий Борисович.
– Да, видишь, показалось мне — твое там добро. И подумал я, что вот–де когда Аркадий Борисыч наш с поличным попался. Сам понимаешь, дело подсудное — саботаж и прямое вредительство, а за это нынче карают по всей строгости.
Жухлицкий криво улыбнулся.
– Где доказательство, что тайники мои?
– А чьи? — прищурился Турлай.
– Да чьи угодно! — в голосе Жухлицкого проступило озлобление.— Зачем бы я стал на своей площади такое устраивать? Или я совсем дурак? Ведь говорили ж варнаки: не кради, где живешь, и не живи, где крадешь.
– Верно, верно,— посмеиваясь в усы, согласился Турлай.— Продовольствие, стало быть, бесхозное… Что ж, конфискуем в пользу населения.
Председатель направился к выходу, но у самой двери вдруг резко обернулся, перехватив откровенно ненавидящий взгляд Жухлицкого.
– Нам с тобой любить друг друга не за что,— медленно произнес Турлай.— И верить друг другу тоже не приходится. А посему предупреждаю: сейчас весь чироканский люд собирается на Магдалининский, и если по пути или там, на месте, случится, не дай бог, какая провокация, ответ держать тебе. Даю в этом мое твердое слово. Придем сюда всем народом и спросим за все разом. Что с тобой тогда станется, догадывайся сам.
С этими словами председатель Таежного Совета вышел.
Оставшись один, Жухлицкий дал выход своей ярости — хватил залпом здоровенный бокал водки и вместо того, чтобы закусить, шваркнул об пол тарелку с солеными груздями.
Аркадию Борисовичу было из–за чего гневаться. Часа два назад Митька и Рабанжи — этот без одного уха — явились безоружные и рассказывали черт знает что: на них якобы напал Штольник, давнишнее пугало приискового бабья и детворы; они–де несколько раз стреляли в него; по словам Митьки, его выстрел почти в упор, «прямо в лохматую голову», прошел без видимых последствий; далее Штольник, мол, вырвал у Митьки винтовку и согнул ее в бараний рог…
Аркадий Борисович выслушал эту быль–небылицу, поразмыслил и решил так: уж коли Купецкий Сын, давно зная про магдалининские тайники, до сей поры не проболтался, то, скорее всего, и впредь будет помалкивать. Потому Жухлицкий не стал ничего предпринимать и уже начал успокаиваться, как вдруг, словно черт по душу грешника,— Турлай!..
Когда речь зашла о конфискации, у Жухлицкого, точно, мелькнула вгорячах мысль учинить такое, что отбило бы у приискового хамья охоту до чужого добра. Однако этот однорукий босяк оказался умен: Жухлицкий представил себе озлобленную, отчаявшуюся от голода толпу, выламывающую двери его дома, и внутренне содрогнулся. Гнев народа — это тебе не варнацкие ножи и не винтовки турлаевского воинства; гнев народа — почти божий гнев, уж это–то хозяин Чирокана понимал отлично. Поэтому, несмотря на выпитую водку, Аркадий Борисович принял решение трезвое и здравое — магдалининскими тайниками надо попуститься, дабы не лишиться неизмеримо большего…
Уже начинало светать, когда жители Чирокана пришли на Мария–Магдалининский. Заброшенный прииск, особенно мрачный сейчас, на исходе ночи, в первый миг заставил людей невольно притихнуть, но мысль о предстоящем быстро прогнала все страхи, и вот уже со свистом и криками зашмыгали расторопные мальчишки, заговорили мужики, смеясь, начали перекликаться бабы. От шума голосов проснулся в вершинах деревьев ветер, шевельнулся, вздохнул, и тотчас бодрящей свежестью потянуло над землей.
Купецкий Сын, важный — не подступись, вышел вперед и зашагал, показывая дорогу. В укромном месте, со всех сторон прикрытом кустами, остановился, ткнул ногой в ворох лесного гнилья:
– Откидай!
Команду мигом исполнили, и открылись доски. Убрав их, увидели черное устье шурфа.
– Здесь кули с мукой,— сказал Купецкий Сын, подумал и добавил: — Хорошая мука, крупчатка…
Люди теснились вокруг квадратной дыры, глядя на нее, словно на какое–то чудо, и молчали. Только из задних рядов раздался визгливый бабий голос:
– Что ж ты раньше–то молчал, идол!..
– Посторонись! — сквозь толпу протискивался Кожов с длинным шестом в руках.
Подойдя, он опустил его в шурф — шест ушел вглубь аршина на четыре,— потыкал.
– Что–то мягкое… Эх! — Кожов сел на край шурфа, поплевал на ладони и, цепляясь за шест, полез вниз.
– Остерегись, может, там бабай сидит,— пошутил многодетный Карпухин, и все облегченно рассмеялись.
– Эй!— глухо позвал из ямы Кожов.— Давай веревку.
Тотчас ее подали и через минуту вытянули тяжелый мешок, цветом и тугой округлостью приятно напоминающий сытого боровка.
– Пошло дело! — Турлай довольно пригладил усы и поглядел на Ваську: — Где еще?
– В штольне, тама…— Купецкий Сын указал большим пальцем куда–то за плечо.— Ну, опять же и по другим шурфам поглядеть надо… Вот дядя Гурьян, он туточки все знал, а я что…
Турлай похлопал его по плечу.
– Ну–ну, не прибедняйся — ты у нас орел. Веди–ка теперь в штольню.
К восходу солнца из разных мест было извлечено более девяноста кулей муки, около тридцати — различных круп, десяток огромных оплетенных бутылей с постным маслом, столько же цибиков чая и немало
