— Почему? — Руки Васи дрогнули.
— А если и вернётесь, то без Ромки, — уточнил коршун.
— Да почему?
— Потому что его уже нет!
— Как нет?
— Он мёртвый!
— Мёртвый?! — Руки ослабли ещё сильней, сук, на котором Вася стоял одной ногой, подломился, и мальчик чуть не сорвался, он успел обхватить ствол ногами и медленно пополз вниз. Ему удалось притормозить скольжение, и он тотчас поднял голову к птице, — Что случилось с ним?
— Его деревом пришибло.
— Я же его предупредил!
— Он не поверил.
— Вот дубина!
— Согласен! — бесстрастно ответил Унш.
— Слушай, а может он ещё жив? Может, просто ранен?
— Убит. В этом я разбираюсь.
— Проклятье! Вниз! Скорей вниз!
— Вася! — окликнула Люба.
— Иду! — привычно отозвался мальчик. — Не отходите, ждите меня! — И стал осторожно спускаться, боясь от волнения потерять равновесие.
Толстая смолистая лиственница на две трети высоты была голой, без веток, обломанных ежедневным падением, а сучки, оставшиеся от них, высохли и превратились в шилья и ножи, терзавшие тело. И лишь невероятные ловкость и опытность Васи, которые он приобрёл, залезая безо всяких приспособлений по кедрам за ещё зелёными августовскими шишками, помогли ему не сорваться и не сломать шею. Зато от рубахи спереди остались одни ремки[1], сквозь которые виднелись кровоточащие ссадины, разглядев которые, Земленыр ахнул и тут же принялся было прижигать их чем-то из своей аптечки, похожим на йод по цвету, запаху и действию.
— Потом, Зем, потом! — Вася отстранился, оглядываясь, — Где же он, где? Эй, птица, где человек?
Коршун снялся с вершины и, планируя, уточнил:
— Не человек, а рысёнок!
— Кому — рысёнок, кому — человек!
— Ну, как знаете! — Унш приземлился неподалёку и оттуда крикнул:
— Вот он, ваш друг!
Люди подошли. Увидев неподвижно простёртого, взъерошенного рысёнка, Люба ойкнула, присела и воскликнула:
— Ромка!.. Что это с ним? — И оглянулась на друзей.
— Мёртв! — ответил Унш и, запрыгнув на рысёнка, бесцеремонно прошёлся по нему.
— Что за дурацкие шутки! — возмутилась девочка. — Кш!
— Это не шутки! — спрыгнув, отрезал коршун. — Со смертью не шутят даже в сказочной стране!
Люба погладила рысёнка, плотнее прижала к его телу ладонь и радостно прошептала:
— Он живой! Он тёплый! — Взяла его на руки и выпрямилась. — Да-да, он тёплый, я чувствую!
Вася тоже пощупал, а Земленыр припал ухом к груди зверька и послушал.
— Бьётся! Сердце! Слабо, но бьётся! — закричал он.
— Зем, миленький, родненький, оживи его! — взмолилась Люба.
— Об этом и просить не надо! Я сам понимаю! Минутку! — Старик извлёк из патронташа одну из гильз, вынул пробку, оттянул рысёнку губу, обнажив зубы, и стал сквозь них сыпать в рот белый порошок, приговаривая: — Глотни, дружок, глотни! Или хоть языком шевельни, чтобы в слюну попало!.. Ну-ну, приятель! — И Земленыр слегка потормошил зверька.
Но Ромка ни языком не шевельнул, ни глотка не сделал, а только вздохнул глубоко, дёрнулся, вытягиваясь на Любиных руках, и застыл.
— Что это он, а Зем? — испугалась девочка.
— Беда, кажется, — ответил дед и опять припал ухом. — Все! Не бьётся! Вот теперь он мёртв!
Люба расплакалась навзрыд, качнула Ромку раза два, словно баюкая, и тихонько, с Васиной помощью, опустила на землю.
— Все? — спросил коршун и опять запрыгнул на рысёнка. — Я же говорил!
— Кш!.. Если бы ты сразу нас позвал! — упрекнул мальчик. — Ты ведь тоже, кажется, сдружился с ним!
— Маленько. Но и мне он оказался плохим другом.
— В чем, например?
— Например, во всем!
— Слушай, птица, ты ведь Унш? — приглядевшись к коршуну, спросил старик.
— Унш.
— То-то я смотрю — знакомое обличье!
— А ты — Земленыр!
— Правильно!
— Здорово, старина!
— Привет, пернатый! У тебя в хвосте, смотрю, уже совсем не осталось перьев!
— Да и твоя лысина, вижу, не очень раскудрявилась! — в тон деду ответил Унш.
— Такая работа — землёй отполировало! Далеко же мы умотали от нашего леса! Я-то по делу, а ты зачем?
Коршун рассказал про знакомство с рысёнком и про все остальное, включая охоту за птицей.
— Ах, вон в чем дело! — с досадой воскликнул старик. — Ты же умный, Унш! По крайней мере, до сих пор был умным, а такой глупости поверил? Никакого вечного мяса птичка наша не принесёт! А рысёнку она нужна была совсем для другого!
— Дед, ты ведь тоже умница! — встрепенулся коршун. — И должен понять, как мне захотелось поверить в это вечное мясо! Как я устал бороться за каждый кусок в нашем прекрасном сказочном лесу! В нем все звери и птицы — братья, никого не ударь, не клюнь, не убей, разумеется, и уж тем более — не сожри! Такой шум подымут — страсть! Все грамотные, воспитанные, все так прекрасно говорят по- человечески, что аж тошно! Никто не каркнет, не рыкнет, ни взвоет — нельзя, плохой, видите ли, тон. Только и слышно: «Спасибо! Пожалуйста!.. Простите!.. Здравствуйте! Как поживаете?» Да какая, к черту, жизнь? Маята одна!
Украдкой чихнуть невозможно — обязательно какая-нибудь змея скажет: «Будьте здоровы!» А с чего быть здоровым, спрашивается? Мяса-то нету! Падали и той нету — все долгожители! Вот тоже странность: жрать нечего, а все долгожители! Сказка в чистом виде! Нет уж, если лес сказочный, то будьте добры, пусть не каждый день, но через день — рябчика мне на стол! Где взять? Не знаю! Добывать не разрешаете — дайте сами! А то развели философию! Иной рябчишка уже на крыле не держится, самое время его сожрать, но нельзя: рябчик — брат, он тоже, видите ли, мыслящее существо, с ним надо по-братски! Чихать я хотел на такое братство! Нет, старина, сказка хороша на час, а на всю жизнь — это скука смертельная! Мне в этом смысле очень понравился Шарнирный Бор! Ни «здравствуй!», ни «прощай!», ни «извините!», а хлоп — и пол-леса трупов! Вот это природа! Вот это жизнь, я понимаю! Это по мне! — захлёбывался от восторга Унш.
— Тоже мыслитель! — кивнул Земленыр на коршуна.
— Да уж! — язвительно протянул круг.
— Может, примем в наш кружок?
— Ни в коем случае! — заявил Пи-эр. — Мыслитель мыслителю — рознь! Этот — злой и мрачный! Он запросто, как дважды два — четыре, докажет, что мы — враги друг другу!
— И враги! И докажу! — взъярился Унш. — Помыкался бы ты с моё, деревянный леший, по-другому бы заговорил!
