— Тройка у меня по-немецкому была. Но несколько фраз я помню точно.
— Например?
— Ви хайст ду? Их хайсе Федя. Ну, и так далее.
— Ну, этого, Федя, тебе будет вполне достаточно. Ты все поймешь. Хочешь, чтобы лейтенант выжил? Дюбин вас будет охранять. Посидит тут с винтовкой.
Бойцы уже сидели вокруг костра и хлебали из котелков и касок густое нелюбинское варево.
— Кондратий Герасимович, — окликнул Воронцов Нелюбина, хлопотавшего вокруг ведра, — ты сразу- то не перебарщивай. Не ели небось по нескольку суток. Понемногу им сейчас надо. Пусть поспят пару часов, а там снова покорми.
— Слыхали, что командир сказал? — Нелюбин поднял над головой кружку. — Вот ваша норма! И — ни ложки больше. Иначе заболеете смертельной болезнью.
— Как же эта болезнь называется, хвершал? — усмехнулся один из бойцов, приставших к обозу в лесу.
— Есть у этой болезни и научное название, только я его не помню. А по-народному она именуется заворот кишок.
— Так как же они, товарищ лейтенант, завернутся, если полные будут? Пустые скорее завернутся.
— Повторяю, кто еще не понял: кишки у голодного бойца заворачиваются не от голода, а от жадности и неосторожности при приеме пищи. Больше повторять не буду. Вон вам и командир то же самое сказал.
Воронцов, слушавший разговор Нелюбина с бойцами, сделал тому знак. Тот сразу прервал свою политбеседу.
— Я пойду обойду вокруг. Посмотрю. Если вернется Степан с людьми и если у него что-то важное, скажи ему, чтобы шел мне навстречу. Если там все спокойно, пусть кормит людей и отдыхает.
Осенью, даже ранней, пасмурный день в вечер переходит незаметно. На землю опускается какая-то тоска, ты поднимаешь усталый взгляд, чтобы посмотреть, что там виднеется, вдали, но уже смутны очертания впереди и тяжел шаг, и хочется сесть где-нибудь на пеньке или поваленном дереве и не думать ни о чем, кроме самого заветного, о чем не признаешься никому, даже самому себе, и то не всегда. Вот и Воронцова стали одолевать невеселые мысли. Он остановился и стал осматривать в прицел ближайшую лесную опушку, увидел поваленную березу и пошел к ней. Не доходя до березы шагов пяти, заметил остатки парашюта, уже проросшего травой, и длинный, метра полтора, металлический контейнер, выкрашенный болотно-зеленой краской. Внезапная находка развеяла его мысли. Он внимательно осмотрел контейнер. Сомнения быть не могло, он сброшен с самолета еще прошлым летом или зимой. Мыши посекли шелк парашюта и стропы. Но контейнер остался в полной сохранности.
Воронцов потрогал смятую гофру амортизатора, нащупал карабин парашютной застежки и отжал его. Примял ногами траву и нащупал торцевую ручку. Приподнял. Контейнер оказался довольно тяжелым, одному не дотащить. Он еще раз обошел его, забросал, на всякий случай, травой и быстро пошел в сторону хуторских построек, где отдыхал взвод и откуда тянуло сладковатым дымком нелюбинского костра.
Смирнов с разведчиками уже сидел возле ведра. Слышался довольный голос Нелюбина. Кондратий Герасимович, видать, делился с молодежью личным опытом:
— А я всегда, ребятушки мои, говорил и говорить буду: баба, она существо до того особенное, что тут тебе никакая наука не поможет. А уж художественная литература — подавно. Потому как если баба книжек умных начитается, то она ж, зараза эттакая, и дела по хозяйству забросит. Я знал такие случаи. Могу привести в качестве неопровержимого, так сказать, доказательства.
— Что-то я не понял, дядя Кондрат, — перебил младшего лейтенанта молодой голос, видимо, желая вернуть рассказчика к прежней теме, — ты что, сразу с двумя до войны жил?
Бойцы засмеялись.
— Вы вон лучше Степку попросите, он вам такую байку завернет, что всюю ночь, по молодости-то лет, за мотню будете держаться. А касательно того, что лично у меня до войны было — это мое. Я, ребятушки, в этих делах кобель опытный, можно даже сказать, немного престарелый, и управлюсь с ними сам. Жена — не полюбовница. Не невеста. И дурак тот мужик, который про свою жену чужим рассказывает.
Степан издали увидел Воронцова и встал навстречу.
— Пойдем-ка, — махнул ему Воронцов и повернул назад, к лесу.
Пока шли, Степан доложил: километрах в пяти отсюда есть деревня, небольшая, всего два двора, но живут только в одном доме, старик со старухой, они-то и рассказали, что еще прошлой осенью деревню сожгли, народ перебрался в соседнее село, оно в трех километрах, ближе к шоссе.
— О хуторе не расспросили?
— Как спросишь? Только след укажешь. Я только спросил, нет ли в той стороне каких деревень? Старик сказал, что был когда-то хутор, но давно заброшен и дорога туда, мол, давно заросла, даже сено там уже не косят — далеко.
— Место и правда глухое. Тихое.
— Я тоже так думаю. А зачем ты меня сюда привел?
— Сейчас увидишь. Ты в этих делах поопытней меня. Вон, видишь, ящик какой-то под березой лежит? Вроде немецкий.
Подольский опустился на колени, осторожно оборвал кругом траву, потыкал кинжальным штыком.
— Десантный контейнер. Я такие у бранденбуржцев видел. Они в них оружие и другие грузы с самолетов десантируют. А вон и остатки парашюта.
Они вернулись к костру, когда уже совсем стемнело. Нелюбин один сидел возле ведра и помешивал в нем ослепительно-белой липовой палочкой с лапкой бокового сучка на конце.
— Что это за гробок вы принесли? — спросил Нелюбин и налил варева для Воронцова. Поставил котелок на пенек, остывать. — Твоя пайка, командир. Ложка имеется?
— Есть.
Они пододвинули металлический ящик поближе к костру, откинули крышку. Три автомата, девять рожков, цинк с патронами, три саперные лопаты, три противогаза.
— Ох, ектыть! Гожий же сундучок вы, ребятушки, нашли. — Нелюбин открыл один из противогазов. — А тут, видать, лекарства. Бинты вот, порошки. Может, и для лейтенанта что гожее есть? А, командир?
— Гожее, гожее. Тащи-ка из подвала немца.
— Хвершал там, в бане, ночует. Рядом с лейтенантом. Там его Демьян держит.
Привели пленного. Тот схватил медикаменты и тут же побежал назад, к бане.
— Похоже, что и правда — настоящий доктор. Вон как старается.
— Он знает, за что старается. — И Воронцов окликнул часового, бегом поспешавшего за немцем: — Дюбин! Ты там не усни смотри. А то тебя немец будить не станет…
— У меня, командир, скорей он уснет, — отозвалась темень.
— Что будем делать с немцами, Курсант? — Нелюбин снял с палки ведро и прикрыл его сверху тряпицей.
— В костер больше не подбрасывай. Хватит. Демаскирует. — Воронцов встал, взял с пенька котелок, вытащил из-за голенища ложку и принялся хлебать нелюбинский кулеш. — Спасибо, Кондратий Герасимович. Продукты вы не попортили. А с голодухи очень даже вкусно.
— Ну, конечно, не ротный повар, но при котле, в наряде, бывать случалось.
— Главное, не отощаем. Может, так и доберемся до своих. Лесами. А там где-нибудь дырку найдем. Проскочим.
— Так что с немцами? Ребята на них косятся. Боюсь, ночью порежут.
— Немцев с собой поведем. Сдадим как пленных. Зачтут. За них Петров головой отвечает.
— Может, этот пьяница ихний лейтенанта нашего выходит.
На хуторе, вопреки первоначальному намерению выступить к фронту следующим же вечером, они простояли еще несколько дней. Назавтра в полдень лейтенант Горичкин встал на ноги и, держась за притолоку, выбрался из бани. За ним следом вышел немец. Ноги лейтенанта тряслись. Немец его поддерживал.
Вечером Воронцов приказал командирам отделений построить людей. Возле колодца взвод выстроился
