победу над украинской буржуазией в ближайшем будущем». Очевидно, в ожидании скорой смены украинской власти постановление завершалось словами о признании самостоятельности Украинской республики и «ее права требовать федеративных отношений» [34] .
В рабочих материалах к данному пункту повестки заседания Совета народных комиссаров есть перечень фамилий, написанный рукой Ленина, по-видимому, список участников обсуждения: Ленин выступал семь раз, по четыре – Сталин и Менжинский, три раза – Шляпников, по два – Луначарский, Елизаров и Прошьян, по одному – Аксельрод, Алгасов, Дыбенко, Штейнберг, Шлихтер, Карелин [35] .
Киевские верхи тоже не заблуждались относительно своего положения. У них уже возникло ощущение надвигавшейся катастрофы. Е. Х. Чикаленко вспоминал потом, что на новогоднем вечере в Украинском клубе вместо отказавшегося произнести праздничный тост Винниченко слово взял генеральный секретарь почт и телеграфа эсер Н. Е. Шаповал, чтобы сказать: «Вот вы веселые и радостные не думаете, не гадаете, что этот первый год может быть и последним. Я как министр... который имеет вернейшие и надежнейшие последние известия, уверен, что Украине осталось жить не больше может быть двух недель. Скоро сюда придут большевики» [36] .
Винниченко, промолчав на предновогоднем торжестве, не стал таиться в будничной обстановке среди товарищей по партии. На совещании фракции украинских социал-демократов 3(16) января он пустился в рассуждения: «Какой у нас может быть выход? Возможно, заключение сепаратного мира и призыв немцев на помощь». Когда один из членов фракции, левый украинский социал-демократ Неронович, привел эти слова на заседании Малой рады, смущенный глава правительства стал оправдываться, будто это не его мысль, «она может лишь возникнуть среди граждан...» [37] .
Возвращаясь к заседанию Совнаркома 30 декабря (12 января), нужно добавить, что в повестке его подлежал решению еще «запрос Троцкого о признании или непризнании киевской Головной рады за официальную власть Украины в связи с тенденцией Кюльмана к признанию ее за таковую» [38] . Обращает на себя внимание заключительная, мотивировочная часть запроса. Она фальшива и свидетельствует либо о неспособности главы советской делегации правильно сориентироваться в намерениях и тактике контрпартнеров, либо продиктована желанием ссылкой на Кюльмана прикрыть собственный промах с признанием делегации Центральной рады. Отдельное решение по запросу из Бреста в протоколе Совнаркома отсутствует. Он объединен в один пункт с вопросом о полученной 27 декабря (9 января) ноте Генерального секретариата. По этому пункту принято приведенное выше «Постановление СНК об ответе Рады». Получил ли Троцкий более конкретные указания по своему запросу, неизвестно.
Как бы там ни было, он взял слово на том же заседании мирной конференции 30 декабря (12 января) вслед за австрийским министром, заявившим об отложенном на будущее признании суверенитета Украинской республики, и примирительно сказал, что конфликты и противоречия последнего времени не имеют никакого отношения к праву на самоопределение украинского народа, «фактически совершившемуся в виде Украинской народной республики», и после пространных пояснений повторил в заключение, что «не видит препятствий к самостоятельному участию делегации Генерального секретариата в мирных переговорах» [39] .
Возможно, дружелюбный, уступчивый тон этого выступления объяснялся ожиданием недалекой, как вновь показалось, смены власти в Украинской республике. Не исключено также, что пример с самоопределением Украины понадобился для контраста с сомнительным – в условиях немецкой оккупации – самоопределением Польши, Литвы и Курляндии. На эту тему как раз на вечернем заседании Лев Каменев должен был выступить с особой политической декларацией. К слову сказать, дотошные украинцы, которым текст декларации был показан заранее, заметили, что в ней объявлялось о возможном согласии России очистить даже некоторые неоккупированные области (в частности Лифляндию), но подобное требование не было предъявлено Германии и Австрии в отношении Познани и Восточной Галиции.
Советские делегаты пояснили свой тезис о возможном уходе из областей бывшей Российской империи необходимостью «рельефно показать чистоту русских намерений и желание очищения Польши, Литвы и Курляндии» не для восстановления старых границ России, а для свободного волеизъявления. Украинцам же они предложили выступить с критикой – заявлением об односторонности советской декларации. Такая критика, по словам большевистских делегатов, только подчеркнула бы «идейную чистоту» их декларации [40] .
Но киевлянам было не с руки оттенять «идейную чистоту» большевиков. Применительно к территориальной проблематике перед ними стояли практические цели. Причем в галицийском и других интересовавших их вопросах они уже испытали непреклонность центральных держав и искали реальных путей их разрешения. 31 декабря (13 января) немцы провели с ними совещание, на котором, согласно записи в дневнике делегации, «были конкретные разговоры о мире независимо от россиян – решено создать комиссии на первое время – правовую, политическую, экономическую. Вечером политическая комиссия в составе Голубовича, Севрюка, Любинского работала» [41] .
Так наступила официальная стадия украинских переговоров с Четверным союзом, особенно интенсивная 3–6 (16–19) января [42] . (Комплект немецких протоколов этих заседаний (копии) был продан Н. В. Поршем в его эмигрантские времена Русскому заграничному историческому архиву в Праге, оттуда со временем попал в ГАРФ.) 3(16) января по случаю официально заявленной болезни Чернина не было назначено общего заседания мирной конференции. Зато в этот день австрийский министр председательствовал на переговорах с украинцами, состоявшихся в его апартаментах [43] .
До тех пор украинские делегаты вели себя настолько осторожно, что, открывая первое официальное заседание, Чернин поставил исходной целью выяснить, возможно ли вообще дальнейшее обсуждение соглашения [44] . Украинцы подняли прежде всего территориальный вопрос. Голубович при поддержке Севрюка вновь попытался предложить при определении украинской западной границы принцип «мир без аннексий и контрибуций и самоопределение наций», но Чернин легко нейтрализовал исходившую для целостности Австро-Венгрии опасность такого подхода, присовокупив к предложенной формуле мира еще и принцип невмешательства в дела других государств. Это само собой сняло вопрос о принадлежности Восточной Галиции, Буковины и Карпатской Руси.
Правда, австрийский министр признал возможным оформить отдельным тайным договором обязательство Вены о выделении Восточной Галиции и Буковины (но не Карпатской Руси, входившей в состав Венгрии) в отдельный коронный край [45] . Украинцы также хотели видеть в своих пределах восточнославянские земли Холмщину и Подлесье, в XIV веке включенные Польшей в свой состав, а в 1912 году выделенные в самостоятельную губернию Российской империи, теперь оккупированную противником. Чернин, имея в виду так называемый австро-польский вариант будущего послевоенного устройства – присоединение российской части Польши к Австро-Венгрии в качестве третьего субъекта, – порекомендовал собравшимся «услышать голоса представителей Королевства Польского» (административного образования, провозглашенного германским кайзером и австрийским императором в ноябре 1916 года на оккупированной территории Польши), в чем Кюльман ранее уже отказал польскому премьеру Я. Кухажевскому, сославшись на отсутствие у Королевства Польского права до окончания оккупации [46] .
При этом теперь германский статс-секретарь счел возможным допустить самоопределение населения Холмщины. Но тут возразили Голубович и Любинский: раз германская дипломатия не поддержала идею самоопределения Восточной Галиции, то украинская делегация настаивает на установлении своей северо- западной границы, включая искомые земли, безо всякого референдума [47] . Про себя они признавали, что польская языковая и религиозная ассимиляция Холмщины и Подлесья зашла так далеко, что референдум на этих землях вряд ли был бы в пользу Украины. Только Полозов находил референдум возможным, но на предлагаемых большевиками условиях, то есть после вывода оккупационных войск [48] .
Генерал Гофман с картой в руках обозначил территории, могущие, с точки зрения германской делегации, быть признанными за Украиной: к югу от железной дороги Брест – Пинск и от Бреста – по восточному берегу Буга. Но украинцы хотели видеть своим также «то, что севернее Брест-Литовска» – часть Минской и Гродненской губерний. Против этого выступил даже благоволивший им Гофман, заметив, что в названных
