для завода и не окончил, жильцов там не было, только он с женой, внизу подвал, окна осыпаны мусором и нет подозрения, что там подвал.
Отец доверился дяде Яше... дядя Яша сказал папе, что тоже скрывает евреев и готов принять его семью. Отец привёл нас всех к нему в подвал.
В подвале было темно, сыро, мы очень мало общались. Моя семья: мама, её папа Фишель, бабушка Рива, тётя Дина и её муж Изя и сестрички милые Наташенька десять лет и Поличка, ей было только пять, у них выкачали кровь для раненных врагов - они все погибли.
В этом подвале помню друзей наших, Гутвах Фаину и двух её девочек. И была семья прокурора Молдавии - отец, мать и сын 17-18 лет Изя. Была ещё одна молодая женщина, фамилию не помню.
В комнате в полу был вырезан люк, на нём стоял диван, а в диване всякий хлам. Через люк папа опускал нам пищу, и очень редко ночью мы выходили помыться.
...Отец очень хорошо рисовал, он сделал печать и у него был свой человек в сигуранце, он сделал документы нашим родным и многим другим... Отец приготовил матери документы под новым именем Татьяна Горбульская и начал выводить людей на новые, заранее им приготовленные места укрытия.
Первыми ушла семья Гутвах, они успешно укрылись ...
Потом пошёл мальчик Изя. Отец сопровождал его по другой стороне улицы и потерял из виду. Вернулся в надежде, что и мальчик вернулся. В это время прибежала женщина из полиции и сказала, что мальчика арестовали, начали избивать, он не выдержал пытки и сказал, откуда он. Женщина была в полиции свой человек и она сообщила, что сейчас будет нападение полиции, но уже было поздно уйти. В считанные минуты дом окружили румыны с собаками, всех вместе с отцом и дядей Яшей Полищуком арестовали и повезли на закрытых машинах в сопровождении мотоциклов
Когда везли в сигуранцию, отец отдал мне сделанную им печать в надежде, что меня не будут обыскивать, но потом забрал, боясь, что меня будут пытать... поэтому отец давился и съел при мне печать, чтобы не выдать людей.
В сигуранце отца и дядю Яшу били током на. электрическом стуле, а меня швырнули туда, чтобы они видели меня и чтобы я смотрела. Я теряла сознание, и меня отливали водой и заставляли смотреть дальше.
Что спрашивали, я не знаю, но отец мне потом сказал, ни я, доченька, ни дядя Яша не выдали...У мамы уже был украинский паспорт... Но к несчастью её узнал местный полицай и выдал, что она еврейка. Маму увели, а меня вскорости отпустили, как я потом узнала, за большую взятку.
Бабушка Елена Корнеевна по предчувствию, как она сказала, пришла 18 мая 1942 г. и нашла меня одинокую в разграбленной квартире. Бабушка боялась меня сразу вести в Дальник и увела к своей подруге в Одессе Домне Васильевне, она меня лечила и прятала в подвале несколько недель. Хорошо помню её добрые руки...
Потом ночью бабушка Лена увела меня в Дальник к своему родному брату дяде Коле Клименко, где меня прятали в погребе, на чердаке. Чтобы местный полицай не трогал, бабушка отдала свою единственную ценность - золотой крестик.
За два года оккупации... меня передавали из одной семьи в другую, семья Клименко, семья Смалько, о которых я писала, и семья Голубенко Ефросиньи Корнеевны, а дядя Володя у бабушки Лены вырыл в полу яму, где меня и прятали на ночь... Я вышла из укрытия на свет 10 апреля 1944 года, когда пришла Красная Армия.
...Мать и всех, кого захватили, расстреляли...
Отцу дали 5 лет за укрывательство евреев, а дяде Яше 8 лет”.
Когда в Израиле рассматривали просьбы о признании Праведниками спасителей одесских евреев, нашлись несогласные: Транснистрия, мол, и Одесса, в частности, -владение румын, они за помощь евреям убивали только в начале оккупации, потом помягчело, лишь тюрьмой карали, значит, риск не так уж и велик, чтобы отмечать его столь высоким знаком - Праведник.
Помолчим о двойном стандарте, позволяющем, когда политика и конъюнктура диктуют, одаривать тем же званием дипломатов, которые, выдавая евреям на оккупированной территории спасительные визы, рисковали разве что карьерой, и то не всегда. Однако они вправду помогли многим - и грех их не отметить.
Что же касается мягкости румынского правления, то в Актах послевоенных одесских комиссий:
“Во двор № 68 по ул. Ленина к г-ну Махиборода пришли румыны и, приставляя кинжал к груди его жены, требовали, чтоб она выдала им евреев и коммунистов, после чего последняя стала страдать припадками и сделалась совершенно больной... (Акт 64 от 24 ноября 1944 г.);
22/Х-41 г. в г. Одессе по 2-му Водяному пер. № 4 был повешан румынами тов. Лысенко за укрывательство евреев. Подтверждают свидетели: Гниденко С., ул. Виноградная № 19 (Акт 47 от 19 ноября 1944г.)”.
Живёт в Израиле Любовь Фёдоровна Бараева, до замужества Слесаренко, украинка. Но урождённая она - удостоверено судом - еврейка Ринберг Эмма Сухаревна. Знакомая её мамы Люба Слесаренко когда-то в оккупированной Одессе отдала свою метрику, чтобы спасти девочку от угона в гетто.
Л. Бараева (из интервью): “У меня две метрики, две фамилии, я очень богатый человек... После войны я зашла в тот двор, где жили Слесаренко, нужно было отдать эту метрику. Мне говорят, их никого нет, их всех расстреляли... Приказ висел на каждом доме, что за передачу евреям документов - метрики или паспорта - расстрел на месте”.
Да и тюрьма была недалека от смертной казни. Вот история, где спасители, пройдя тюрьму, выжили. Но как заплатили?!
Меня (Мария) Суворовская с мужем Леонардом Францевичем шесть лет грезили о ребёнке. Наконец судьба снизошла: Меня забеременела. Дело происходит на Молдаванке и на дворе 1941 год, а во дворе соседи, которые говорят поляку Леонарду Суворовскому: “Слухай сюда, твою жену, еврейку, мы знаем, но смотри, будет плохо, если еще кого ховаешь [прячешь]”.
В сегодняшнем письме ко мне сын Леонарда Суворовского Александр приводит послевоенные воспоминания своего отца и его замечание: “На Ближних Мельницах (это один из районов Одессы) говорили не “еврей”, а “жид”, однако никого там не выдали, а вот на “культурной” Молдаванке выдавали”
Соседи ведали, что говорили. Леонард Францевич, умелый рисовальщик, подделал документы 14 евреям: жене, её родне и просто своим знакомым, переправив им национальность. Восьмерых из этих евреев Суворовский укрыл у себя в квартире, где соорудил, благо потолок в старых домах высок, антресоль с тайным ходом через кладовку. И стали жить-поживать...
А. Суворовский (здесь и далее из письма 2004 года): “Отец варил мыло, мама продавала его на базаре, деньги уходили на питание...”
Струкова (Пискун) Миндель Ицковна, переименованная Суворовским в Марию Ивановну, спасалась у него с сыном Шуриком. Она вспоминала: “Квартира не отапливалась, света не было, вместо стен фанера... Людей, которых он скрывал, он также и кормил... Не имея ни капли воды для своей семьи, он приносил её за несколько километров”.
Требовалось скрыть от бдительных соседей снабжение едой и питьём спрятанных евреев.
А. Суворовский: “Особых проблем с едой в то время не было... её было очень мало: то, что приносилось на 8-10 человек, в нормальное время приходилось на маленькую семью... Такое количество не вызывало подозрения. Намного
сложнее было с водой. Водопровод не работал,и отец приносил 10-15 ведер воды из
