Вальдемар, холодный, как ледяная статуя, заговорил. Слова тяжело давались ему:
— Люци… я давно вижу… чувствую, что… ты…
Она слушала, затаив дыхание. Слова были тихими, ласковыми, но таили в себе нечто враждебное, зловещее…
Над головами у них что-то тихо щелкнуло, и вспыхнул электрический фонарь.
На галерею в сопровождении лакея вышел граф Трестка.
Вальдемар и Люция быстро отодвинулись друг от друга. Девушка негодовала на нежданную помеху, Вальдемар, наоборот, радовался избавлению.
— Что случилось? — спросил он равнодушно, с отсутствующим видом.
Граф удивился:
— Неужели вас не удивляет столь поздний визит?
Вальдемар опомнился:
— Как, ваша жена? Неужели…
— Да, — оживленно сказал граф. — Мальчик! У нас сын! Но именно потому я не могу волновать жену… мальчик родился утром, а в полдень я получил телеграмму… Вот, читайте.
Вальдемар и Люция склонились над телеграммой.
— Из Парижа, от бабушки. Тяжело больна, — повторил Вальдемар вслух, словно здесь был кто-то еще, не знавший этой печальной новости.
Они вернулись в салон.
— Вот я и приехал к вам… — сказал Трестка. — Рита ничего не знает, она никак не может ехать…
— Тогда поеду я, — сказал майорат.
— Нет, там нужна женская опека и забота. Нашей почтенной Добрыси недостаточно, и нужно… — он умолк, не зная, как примут то, что он имел в виду.
Однако Люция сама сказала решительно:
— Я поеду.
— Да, это было бы лучшим выходом… — облегченно кивнул Трестка. Все трое умолкли. Люция была взволнована, ее щеки пылали.
Она взглянула на Вальдемара, но тот избегал встречаться с ней глазами.
Трестка пожал руку девушки:
— Панна Люция, вы спасаете нас всех! Мы, и Рита, и я, будем вам необычайно благодарны… Княгиню нельзя оставлять одну среди чужих…
Люция раздраженно отняла руку, быстро сказала:
— Уговаривать меня ни к чему. Я выезжаю сегодня же, это мой долг. Она же бабушка… Вальдемара, — добавила она тише.
И пытливо, настойчиво взглянула Вальдемару в глаза, словно ожидая, что он будет протестовать против ее решения или предложит какой-то другой выход.
Но он, поцеловал ей руку, сказал лишь:
— О дедушке не беспокойся. Я заберу его к себе.
XXXVIII
Весной Богдан навсегда покидал Руслоцк. Администрация с грустью расставалась с ним. Богдан сам был взволнован и печален — он сжился с коллегами, полюбил их. Если бы не Понецкие…
Он ненадолго заехал в Глембовичи и, получив от майората рекомендательные письма, поехал осмотреть имения, где хозяйство велось наиболее современным и культурным образом.
Дольше всего он пробыл у Гершторфов — там под руководством старого князя практиковался два месяца. После его отъезда князь Гершторф отправил Вальдемару крайне лестное для Богдана письмо. Там были и такие строки: «В жилах твоего кузена, пан майорат, течет твоя кровь. Когда-нибудь он покажет себя должным образом. Величайшая твоя заслуга в том, что ты сумел выбить из него все, чего он нахватался в Черчине и во время своих бесцельных вояжей». Вальдемар был рад.
Богдан побывал и за пределами страны — в Галиции и Венгрии. Потом осмотрел чешские, познаньские, силезские имения. Какое-то время в качестве вольнослушателя посещал лекции агрономической школы в Таборе, осмотрел несколько опытных станций.
Майорат часто получал от него письма со множеством разнообразнейших проектов, исполненных юношеской горячности. Эти письма были продиктованы порывами души, пробужденной для жизни и свершений. Былое уныние ушло без следа. Печаль и тоска угасли под напором пробудившейся врожденной энергии. Склонность к мечтаниям осталась прежней, но теперь ее удерживал в границах разумного кое- какой жизненный опыт. Богдан был идеалистом, но приобретенная им зрелая рассудительность стала уздой для вольной и буйной фантазии.
Богдан созревал умственно и духовно.
Выше других он неизменно ставил майората, ставшего для него примером и непререкаемым авторитетом. Главным виновником происшедшей с Богданом перемены был майорат. Но была и другая причина, подхлестыва-вавшая амбиции Богдана и побуждавшая его к завоеванию новых вершин: Виктор за короткое время привел Черчин в упадок, и забота о матери вынуждала Богдана как можно быстрее встать на ноги. Так минуло полгода.
Княгиня Подгорецкая выздоровела после тяжелой болезни, но на родину не вернулась, жила пока что в Швейцарии. Люция по собственной охоте оставалась с ней.
Графиня Рита, навестившая их там, рассказывала потом Вальдемару, что Люция словно бы создана для опеки над больными, что княгиня крайне ей благодарна за заботу и полюбила, как собственную внучку.
Когда пан Мачей поинтересовался, скоро ли Люция вернется в Сладковцы, Рита покачала головой, бросив при этом на Вальдемара мимолетный взгляд.
— Не думаю, что она вернется скоро… По крайней мере, так я ее поняла — хотя она, нужно сказать, стала неразговорчивой. Видно, что она тоскует по дому… но уверяет, что княгине без нее пока что не обойтись.
Пан Мачей вздохнул:
— Это мне без нее не обойтись…
— Возможно, знай она об этом, вернулась бы, — сказала Рита не особенно убежденно.
— Да если бы дело было во мне одном… — прошептал старик.
Вальдемар притворился, будто не слышит. Он понимал чувства Люции. После сцены на галерее, ставшей, если говорить честно, ее объяснением в любвиот уехала, уверенная, «по он поспешит следом… или каким-то яругам способом, хотя бы письмом, покончит с мучившей их обоих неуверенностью.
Вамьдсмар только теперь осознал: его нескладные слава унеслись со снегом и пропали меж деревьев спящего парка. Лкщия, не видевшая лица Вальдемара, не поняла подлинного смысла его слов, не поняла, что они ей сулили.
Она по-прежнему питала надежды…
…Прошла зима, весна и лето.
Вальдемар не приехал, не написал.
И Люция в приливе оскорбленной гордости не хотела возвращаться.
Прошло пять лет со дня смерти Стефы Рудецкой.
Прошло пять лет с того времени, когда в сердце Люцни вспыхнула любовь к Вальдемару.
Пять лет надежды, борьбы, страданий, печали. Надежда вспыхивала на миг ярким метеором и тут же гасла во мгле сомнений и неуверенности…
Истина вышла наружу.
И Люция, испив чашу горя до дна, решила принять предложение графа Брохвича.
