— Неужели? — усмехнулся Михоровский. — Вы меня! пугаете, княгиня… Что же он натворил?
Князь снисходительно усмехнулся:
— Ну, ничего страшного, ничего страшного…
Но его супруга разгорячилась:
— Представьте себе, пан майорат, Богдан прямо-таки преследует нас проектами разных нововведений! Какие-то школы, какие-то узкоколейки из леса, чтобы мужики не замучились на работе… Где это слыхано?!
— Да, в самом деле… Где это слыхано… — поддакивал Вальдемар, смеясь про себя, чего ни князь, ни княгиня не замечали.
— Или взять его филантропию! Просто скандал! Он взбаламутил нам слуг!
— Но с администрацией, насколько я знаю, он в хороших отношениях?
— О, как же иначе? Он завоевал их своим либерализмом. Вообразите себе, с некоторыми даже дружит!
Князь, усмехнулся, чуть легкомысленно поддакивал:
— Да, этот юноша ничего не достигнет в жизни… Его так привлекают низшие слои общества… Он магнат по рождению, но, боюсь, в нем нет ничего от магната…
Губы майората кривились в насмешливой улыбке, но он молчал.
Княгиня горячо продолжала сыпать жалобами. Ее глаза, большие, черные, слегка выпуклые, пылали жаждой мести:
— Рассказать вам, что он недавно выкинул? Как-то я собралась в костел с детьми и бонной. Пригласила в экипаж и пана Богдана. Бонна, понятно, должна была сесть рядом с кучером. Но этот чудак, ваш кузен, сам полез на козлы, а старуху вежливо пригласил сесть рядом со мной! Comment vous trouvez ca? (Как вы это находите, фр.)
Майорат от души рассмеялся, представив себе безукоризненно светские манеры Богдана и шокированную княгиню. Забавнее всего, должно быть, выглядела старая бонна, не привыкшая в Руслоцке к столь вежливому обхождению.
— И вы еще смеетесь? — удивилась княгиня.
— Ах, сопляк! — смеялся майорат. — И чем же кончилась эта история?
— Я приказала бонне занять надлежащее ей место, а пану Богдану строго указала на нетактичное поведение. Думаете, на него это подействовало?
— Что, он вновь пытался посадить бонну рядом с вами?
— Нет, вылез из экипажа, поблагодарил меня «за компанию» и поехал в костел на простой бричке, с управляющим.
— Феноменально! — усмехнулся майорат.
— Мало того: он уговаривает нас устроить санаторий над каким-то там красивым оврагом в окрестностях Руслоцка. И знаете для кого? Для неимущих чахоточников, у которых нет денег, чтобы поехать на курорт. Он нарисовал планы, чертежи множества домиков, твердит, что содержать этих… милых гостей мы с мужем обязаны бесплатно, потому что у нас, мол, достаточно денег. Он смеет распоряжаться нашим состоянием!!
— Что вы говорите? Боже, какая дерзость! Я потрясен до глубины души!
Но князь Понецкий наконец почувствовал что-то неестественное в искреннем на первый взгляд тоне Валь демара. И припомнил вдруг, что перед ним — еще одни Михоровский, придерживающийся примерно тех же взглядов, что и Богдан. Украдкой сделал жене знак глазами, она поняла и смутилась, быстро перевела разговор на другую тему. И оба под первым попавшимся предлогом откланялись.
Михоровский вдруг изменил планы: прежде чем ехать в Руслоцк, он завернул в Белочеркассы, в свое имение. Там, бродя по лесам, по залам старинного особняка, он раздумывал о Богдане. Порой он содрогался от гнева я отвращения: его угнетала сама мысль, что Богдану приходится служить у таких людей, как Понецкие. Какое влияние они могут оказать на пытливый молодой ум? Наихудшее! Нет, как бы там ни было, видно, что Богдан их влиянию не поддается… Смело высказывает свои идеи. Вполне возможно, пребывание там лишь укрепит его в убеждениях.
XXXVI
Богдан и Голевич стояли на поле, где копали картофель. Шеренги крестьянок в красных юбках и белых рубашках с засученными рукавами протянулись из конца в конец… Тяпки энергично взлетали вверх и опускались. Над полем висела неумолчная бабья трескотня, и окрики экономов врывались в нее резкой нотой.
Рядом с полем пролегал тракт, а за ним золотились хлеба. Бабье лето уже украсило деревья нежными паутинками. От темного леса веяло осенним покоем, жатва уже началась, и длинные, огромные пирамиды из снопов казались памятниками минувшему лету. Журавли вереницами тянулись на юг, печально покрикивая.
На тракте показался изящный экипаж. Крестьянки с любопытством косились на него, перебрасываясь словечками на местном наречии:
— Ганка, подивись! Эти не тутошние, издалека…
— Я знаю эту упряжку, — удивленно сказал Богдану Голевич. — это Белочеркасские кони! Далековато же ехали… Богдан тоже удивился:
— А вы не ошиблись? До Белочеркасс столько верст…
Запряженное четверкой ландо вдруг поехало медленнее. Голевич зорко присмотрелся:
— Белочеркасские, точно! Это майорат!
Богдан бегом припустил к дороге. И радостно вскрикнул, увидев, как из экипажа вылезает Вальдемар.
Они приветствовали друг друга с искренней теплотой.
— Садись и поехали, — велел майорат.
— Куда?
— В Руслоцк.
— Но Понецкие уехали…
— Я приехал не к ним, а к тебе. Богдан с чувством пожал ему руку:
— Спасибо, дядя. Я и подумать не мог, что ради меня ты проделаешь такой путь… Как только кони выдержали?
— Я ехал с подставами. Богдан, что с тобой? Тебя что-то гнетет?
Богдан печально взглянул на него:
— Прости, я решил, что все обо мне забыли…
В голосе его звучала невероятная тоска. Вальдемар встревожился:
— Письма ты пишешь отнюдь не печальные, но довольным не выглядишь… Что с тобой? Тебе плохо здесь?
Богдан сжал губы. Вальдемар понял, что в нем происходит внутренняя борьба.
Наконец Богдан сказал спокойно, улыбнулся даже:
— Что поделать, дядя, работа есть работа. Миновали деньки золотые…
— Значит, выдержишь?
— До конца договора выдержу. Но когда срок истечет, в Руслоцке ни за что не останусь!
— У меня была твоя мать…
— Наверняка со старыми претензиями? Она и мне писала, упрекала, что пошел работать. Хочет, чтобы вернулся в Черчин и стал там администратором у Виктора. — Богдан ухарски сбил шапку на затылок: — Нет уж, не выйдет!
— Виктора нет в Черчине.
— Ну да?! А где же он?
— Путешествует по свету… как ты когда-то.
