Маленькая Лола уже морщила лобик и кривила губки, готовясь проснуться.
— Мы решили, что мы были бы белыми, — изрек Джанни.
— Хорошо, будьте белыми. Только тише, — сказала Эстер.
— А черный лебедь — это Эмилиано. Он самый большой и к тому же странный, — добавила Валли.
Эстер взглянула на величественную черную птицу с огненно-красным клювом, неизвестно как оказавшуюся в пруду. Черный лебедь действительно был гордым и диким. Почти всегда он держался в стороне. Белые лебеди принимали его, если он решал к ним приблизиться, но не осмеливались беспокоить его, когда он удалялся в свой угол. И никто бы не удивился, если бы в один прекрасный день он взмыл в небо и улетел к новым горизонтам.
— Да, — согласилась Эстер, — мне кажется, Эмилиано и вправду похож на черного лебедя. А ты что на это скажешь? — обратилась она к сыну, вызывая его на разговор.
Мальчик хмуро улыбнулся и переменил тему.
— Это правда, что мы вступили в войну? — спросил он серьезным тоном.
О вступлении Италии в войну на стороне союзной Германии говорилось утром за завтраком. Это была тяжелая новость, смысла которой не поняли ни Джанни, ни Валли, и только Эмилиано воспринял ее уже как взрослый, понимая, что она связана со смертью и кровью.
Эстер кивнула, инстинктивно прижав к себе маленькую Лолу.
— Против англичан и французов? — уточнил Эмилиано.
— Да, — подтвердила Эстер.
— Если бы мадемуазель Ювет была еще здесь, она что, считалась бы нашим врагом? — в недоумении настаивал он.
— Да, как это ни странно, — кивнула мать.
Пока они разговаривали между собой, Джанни и Валли, не поделив какую-то игрушку, уже затеяли ссору.
— Мама, а ты знаешь; что такое война? — стал расспрашивать ее Эмилиано.
— Нет. Но боюсь, мы скоро все это узнаем.
Из Польши приходили известия о массовых расстрелах. Немцы тысячами отправляли евреев в концлагеря. Она слышала это от мужа, который получал информацию «окольными путями». И всем этим ужасам не видно было конца.
— Мама, но ведь Муссолини сначала был за мир?..
На это трудно было что-либо ответить.
— Не всегда тот, кто решает судьбу нации, подходит для этой роли, — бросила она.
— Но наш папа же фашист, — заявил Эмилиано, противопоставляя отцовским убеждениям антифашистские взгляды матери.
— Он на стороне порядка. Муссолини, по его мнению, — гарантия порядка. — Эстер попыталась защитить отца в глазах сына.
— А ты, мама, что об этом думаешь?
— Ты в самом деле хочешь это знать?
— Да. Я никому не скажу, — серьезно пообещал Эмилиано.
— Я думаю, что дуче для нас, итальянцев, не лучший вождь. Он встал на сторону немцев не из принципиальных убеждений, а лишь надеясь, что победа будет на их стороне.
В эту минуту к ним подошел шофер, и его появление прервало разговор, который становился уже слишком сложным.
— Приехал монсеньор, — объяснил он, снимая шляпу. — Все ждут вас.
— Спасибо, Микеле. Мы сейчас придем, — сказала Эстер, вставая.
Она знала, что обряд крещения будет совершать Себастьяно Бригенти, и для нее это было труднейшим испытанием. Надо было держать себя в руках. Она позвала Валли и Джанни, решив сослаться на недомогание, если ей будет трудно владеть собой. Рядом с Эмилиано она двинулась по направлению к капелле, которая сообщалась с внутренним двориком виллы. Сияя улыбкой, приберегаемой им лишь для особенно важных случаев, Эдисон Монтальдо уже шел ей навстречу. На публику он всегда производил впечатление любящего мужа, примерного семьянина и честнейшего человека.
Крестины пришлись на 11 июня 1940 года. Уже два дня Италия находилась в состоянии войны. Близкие родственники и слуги в ожидании родителей тесно заполнили маленькую домашнюю капеллу Монтальдо.
Когда Эстер вошла, держа на руках дочь, Полиссена заиграла на фисгармонии «Аве Мария» Гуно.
А перед крестильной купелью, торжественный и строгий в своем священном облачении, Эстер уже ждал Себастьяно. Слезы застилали женщине глаза, но она мужественно двинулась навстречу ему.
Глава 2
Телефон в прихожей звонил с нетерпеливой настойчивостью. Анна Гризи нервничала: вот-вот звонки прекратятся и оставят ее в неизвестности, кто звонил, но руки были заняты свертками и пакетами, и открыть дверной замок было не так-то легко.
В суете один из пакетиков выскользнул, и флакончик с дорогими духами «Джой» разбился на мраморном полу. На лестнице сразу распространился их пряный аромат, точно в парфюмерном магазине.
Наконец замок поддался, дверь открылась, и Анна бросилась к телефону, стоявшему на столике в прихожей под большим четырехугольным зеркалом.
— Ах, это ты! — воскликнула она разочарованно, узнав голос Монтальдо.
— А ты думала — кто? — ответил Эдисон довольно агрессивно.
— Никто, — попыталась оправдаться она и погладила белую собачонку, которая прыгала вокруг нее, радуясь возвращению хозяйки. — Просто в спешке я разбила флакон духов, когда отпирала дверь.
— Ты кажешься чем-то обеспокоенной, — заметил он.
— Я тебе уже сказала, — повторила Анна, любуясь своим отражением в зеркале. — Я торопилась отпереть дверь, чтобы подойти к телефону, и разбила флакончик с духами.
Внимательно осмотрев свой костюм, она механическим движением поправила шляпку. Вуаль слегка касалась ее вздернутого носика и придавала особое обаяние умело подкрашенным глазам.
— Не стоит расстраиваться из-за такого пустяка, — успокоил ее Монтальдо. — У тебя будет сто флаконов духов.
— Ах, ты мил и великодушен, как всегда, котик, — польстила ему Анна.
— Я искал тебя целый день, — осуждающе сказал Эдисон, не обратив внимания на льстивые нотки в голосе своей любовницы. — Тебя не было дома. Где ты была?
— Мой котик в роли Отелло, — засмеялась она, взяв на вооружение иронию. — Но драма — не в твоем репертуаре, котик.
— Твои реплики неуместны. Где ты была? — настаивал он с озлобленностью подозрительного любовника.
— Но ты ведь был у себя на озере, в священном лоне семьи, на крестинах своей новорожденной дочурки, — возразила она, переходя от иронии к сарказму. — Не сидеть же мне дома одной? Вот я и пошла по магазинам за покупками. Что мне еще оставалось делать?
— Ты могла бы работать, — сухо ответил Эдисон. — Сама же звонила мне вчера вечером в Белладжо, чтобы узнать мое мнение о своем новом романе.
Легкомысленное выражение тут же исчезло с лица Анны. Ее последний роман был единственной вещью, с которой она не позволяла себе шутить.
— Как он тебе? — В ее голосе чувствовалось волнение.
— Я прочел его сегодня ночью, — сказал Эдисон.
