– Я чую, куда ты метишь, – сказал Макарьев.
– Куда?
– В дешевую социологию, – ответил Макарьев: – Причеши, мол, идиота или хама, поставь его в культурные условия, и он прямо на глазах переродится.
– Да, переродится! – крикнул Лясота.
– И станет мудрым, чистеньким да гуманным? – язвил Макарьев.
– Ты просто не веришь в творчество масс! – горячился Лясота.
– Брось ты эти громкие фразы. Подражаешь самому Терентию Лыкову! Меня демагогией не возьмешь. В каждой массе есть и порядочные и хамы. Давай уж оставим массы политикам да философам. Займемся нашими баранами: ты ведь чего хочешь? Блеснуть и подскочить, да? Новые сорта пшеницы трудно выводить, да и долго. А вам бы что-нибудь эдакое отыскать. Враз бы отличиться, перевернуть. Революцию в биологии устроить. Эх!.. Работать надо.
– А я дурака валяю?
– Нет, фокусничаешь.
– А я тебе говорю, – опять повысил голос Лясота, – многие злаки видоизменились, понял?
– Ну и что из этого следует? – спрашивал Макарьев.
– А то, что ваши толки о стойкости наследственного вещества… эти хромосомы, гены – мистика!
– И все-таки виды остаются видами – овес остается овсом, а пшеница пшеницей. Тысячи лет! Как же ты это объяснишь?
– А так. Если принять материалистическое положение о возможности наследования приобретенных признаков, то выйдет: и овес, и пшеница в чистом виде не существуют: они частично изменяются.
– Это не материализм, а ламаркизм.
– Что, что?
– А то самое. Чепуха это. Еще Декандоль не допускал возникновения видов культурных растений от близких к ним видов в историческую эпоху. Стойкость наследственного вещества доказана Морганом.
– Так что ж, по-вашему, пшеница богом дана, что ли? – горячился Лясота, переходя на крик. – Как она появилась на земле? С небес?
– Для великих ученых мира сего это пока тайна.
– А я говорю: никаких тайн быть не должно.
– Что дальше?
– А то, что от этого божеством пахнет. Чистой метафизикой! Диалектики не вижу.
– Ну-ка, покажи мне свою диалектику!
– А диалектика говорит: изменения в природе существуют двух родов: количественные и качественные. Иными словами, за счет количественных накоплений происходят изменения качественные путем скачка. То есть в историческую эпоху и сейчас происходит перерождение одних видов в другие. Одни культурные растения перерождаются в другие.
Услышав эти слова, даже Муся вылезла из палатки и подошла к костру.
– Эй вы, мыслители! Слышали о гениальном открытии Филиппа Лясоты?! – крикнул Макарьев. – Морган отменяется!
– Вы все ползаете на брюхе перед этими заграничными морганами. Вот оно, мое открытие, – сказал Лясота. – А ваш учитель Вольнов молится на гены как на икону. Буржуазное наследство вас заело. А я вам говорю – дело не в генах, а в среде.
– Значит, изменяй среду – и будут изменяться растения? – спросил Василий.
– Да. И не только будут сами изменяться, но и передавать по наследству изменения, вызванные средой! – Лясота выкинул свой длинный худой палец. – Это и есть единственно верное материалистическое истолкование происхождения видов.
– А зачем же мы тогда приехали в Якутию за образцами? – спросила Муся. – Давайте здесь изучать среду, а пшеницу привезем сюда из Москвы. Сворачивай дела!
– Вы верно изволили заметить, – ухмыльнулся Лясота. – Я точно так и решил: пора в обратный путь…
– Пора, Мария Ивановна, – толкал Петя в плечо заснувшую Твердохлебову. – Машина готова. В путь!
– Да! – Мария Ивановна очнулась. – Ой, господи! И долго я проспала?
– Порядочно. – Петя хлопнул дверцей и весело крикнул: – Поехали!
«Газик» снова выкатил на дорогу и помчался по широкой неохватной равнине. Мария Ивановна вяло перебирает телеграммы. Вот она взяла журнал со статьей об отце. Портрет Ивана Николаевича. Те же усы, бородка клином, но без шляпы. Она долго смотрит на портрет, и он словно оживает: вот подмигнул ей, как давешний шофер, будто сдвинулся и поплыл… Бородка куда-то пропала, усы стали короче, и вместо прилизанного языка волос – богатая седеющая шевелюра. Это учитель ее, профессор Никита Иванович Вольнов.
– Никита Иванович! – звучит голос матери, Анны Михайловны. – Вы как посаженый отец садитесь в центре, а жених с невестой подвинутся…
