Исследователи XIX века еще не умели придавать должное значение ссылкам, как и точному следованию букве документа. Но вот последнее по времени предреволюционное исследование о Таракановой, в полном смысле слова монография, изданная в канун Первой мировой войны в Кракове на польском языке и почти тут же переведенная на русский. Ее автор, Э. Лунинский, благодарил сотрудников Государственного архива за любезно предоставленные копии документов: оригиналов ему увидеть не привелось. Ну а предшественники краковского историка? Оказывается, Э. Лунинский не одинок — ни одному из них не довелось ни работать над оригиналами, ни просто держать их в руках. Княжна Тараканова, или та, что скрывалась под этим именем, оставалась неуловимой.
В наше время уже утеряли значение политические причины, заставлявшие скрывать многое, что может бросить истинный свет на неясные события русской исторической жизни. Неужели русская история осуждена на ложь и пробелы на все время, начиная с Петра I?
По сравнению со скупостью архивов количество печатных материалов о Таракановой казалось ошеломляющим. Чего тут только не было — от монографий и научных сообщений до душещипательных романов, от повестей до сомнительного свойства поэмы И. В. Шпажинского, разоблачавшей «самозванку» в рифмованных строках. Но, просматривая эту россыпь, нельзя было не обратить внимания на одну ее особенность. Статьи и книги складывались в упрямую и четкую схему сражения — взглядов, убеждений, по сути дела, партий, только не научных, а политических. И это сражение развертывается сразу после вступления на престол Александра II.
Ведь если строго придерживаться фактов опубликованных, откуда читатель вообще мог знать о Таракановой, бледной, безгласной тени, промелькнувшей между привезшим ее военным кораблем и петропавловским казематом, к тому же на фоне еще до конца не завершившихся бурных и волнующих пугачевских событий? Ни разу, кажется, до того времени ее имя не упоминалось в печати, тем более не было предметом публичных обсуждений. Ни для кого ее не существовало, а тут сразу обширнейшие материалы, сложнейшие обстоятельства судьбы как нечто само собой разумеющееся, всем безусловно знакомое.
Правда, любой архивист болеет скрытым или откровенным недоверием к «печатному». Не потому, что есть в душе хоть тень надежды все открыть заново самому, — такая мысль быстро проходит еще на студенческой скамье. Просто историческая наука как наука не так уж стара, а практика обращения с архивными документами, принцип безусловного уважения к каждому из них, к каждому их слову еще моложе. «Доказано» — «не доказано» еще до сих пор не всегда корректируются принципом «чем доказано», и вместо удельного веса каждого отдельного довода вводится некая абстрактная относительно конкретных посылок величина. Но здесь были существенными даже не приводившиеся факты — без научных доказательств они и так не выходили из области легенд, — но точка зрения сторон. В публикациях угадывался возраставший накал ожесточенного внутреннего спора, который выносился на суд читателя. И значит, существовала народная память, способная принимать и не принимать, отвергать доказательства или с ними соглашаться.
1859 год. «Русская беседа». Обращение редакции: «Неужели русская история осуждена на ложь и пробелы на все время, начиная с Петра I?» И дальше материалы о Таракановой. Донесения лиц, знавших Тараканову в Италии, свидетельства современников, встречавших ее в детстве в Петербурге. Личные, сугубо секретные донесения Екатерине II Алексея Орлова о ходе охоты за княжной — в Европе она носила имя принцессы Елизаветы, — изложенная им самим история ее похищения. Его же письмо Таракановой на немецком языке, полуграмотное, уклончивое, трусливое. Ответ княжны, полный достоинства, с великолепными придворными французскими оборотами. Наконец, записка Екатерины II контр-адмиралу, доставившему княжну в Петербург со своей эскадрой: благоволение, особая благодарность, инструкция на будущее.
Редакция журнала не обсуждала происхождения княжны: «знаменитая интриганка, выдававшая себя за дочь Елизаветы Петровны от Разумовского». Не приводила версий ее конца: «Что сталось с Таракановой по прибытии в Россию, неизвестно. Кажется, она умерла в заточении». Это была позиция нарочитой отстраненности по принципу: пусть факты говорят сами за себя. И они говорили — языком «самозванки», богатым, привычным ко всем хитросплетениям придворных оборотов, ее знанием политической ситуации в каждой из европейских стран, знакомствами и связями. В чем, в чем, а в образованности, совсем необычной, слишком широкой и разносторонней для женщины тех лет, Таракановой никак нельзя отказать. Такой ли уж просвещенной монархиней смотрелась рядом с ее строками сама Екатерина в ее неустанных усилиях создавать видимость выдающегося ума?
Факты говорили беззаконностью действий Алексея Орлова и его сомнительных подручных, которые могли захватить в чужой стране группу лиц, являвшихся по меньшей мере подданными других государств. Они говорили и позицией Екатерины II, откровенно инспирировавшей похищение и не задумавшейся сгноить без суда и следствия «самозванку». Государственное преступление, покушение на власть? Пусть так. Но ведь и они могут быть осуждены по закону, открыто, без тайных застенков и бесследных исчезновений. Речь шла даже не о конкретном человеке, хотя и его черты начинали прорисовываться достаточно четко, — о прецеденте, факте.
Конечно, можно сказать: монарх, правитель — это характер, иногда — личность. Но точнее — обстоятельства, всегда и прежде всего обстоятельства. Николай I мог отвергнуть саму идею отмены крепостного права, хотя и понимал ее неизбежность: в 1840-х годах монархия в России была достаточно сильна. Александр II вынужден обратиться к той же идее. Соображение, что лучше отменить крепостное право сверху, чем ждать, пока его свергнут снизу, диктовалось обстоятельствами. Опять-таки обстоятельства заставляют Александра II в напряженнейшей обстановке ожидания политических перемен по самым острым, волновавшим общественное мнение вопросам выступать первым, предпочитая неожиданную атаку обороне. Да и есть ли в обороне надежда если не переломить общественное мнение, то хотя бы существенно повлиять на него?
Но вот с Таракановой Александр II явно опаздывал. Инициативу перехватывает на первых порах «Русская беседа». Оставалось защищаться — либеральная эпоха не допускала слишком явных цензурных окриков. С завидной быстротой (шесть месяцев разве срок для большого исследования!) в печати появляется другой материал — в «Русском вестнике». Никаких ссылок на «Русскую беседу», никакой открытой полемики — нa первый взгляд только факты. Другое дело — их зашифрованный подтекст.
Жалобы редакции «Русской беседы» на нехватку источников? Но что, кроме исторических анекдотов и нe поддающихся проверке слухов, может существовать в отношении такой фигуры, как Тараканова? М.Н. Лонгинов так и называет свою статью «Из анекдотической хроники XVIII века». К услугам читателей обширный обзор иностранных, явно благоволивших к княжне источников — разве разберешься в их противоречиях и неточностях? А чего стоят бесчисленные версии о происхождении Таракановой — от знатной польки до дочери пражского трактирщика, от наследницы турецкого султана до безродного подкидыша. Или варианты ее смерти — согласно легендам, тут и усилившаяся в заключении чахотка, и смерть в водах Невы.
Но маленькая корректирующая деталь. Тараканова якобы — М. Н. Лонгинов в этом уверен — родила в крепости сына от Алексея Орлова, и ребенка крестил сам генерал-прокурор А. А. Вяземский и супруга коменданта крепости. Не так-то страшен каземат, как это могло бы показаться. Правда, автор спешил добавить, что судьба ребенка неизвестна и слухи о том, что будто это Александр Алексеевич Чесменский, конногвардейский офицер, едва не ставший в конце 1780-х годов очередным фаворитом Екатерины, лишены всяких оснований. Продолжение рода Таракановой все же представлялось слишком нежелательным. Единственное, что не подлежало, по Лонгинову, сомнению в хитросплетениях жизни княжны, — связь ее появления на европейском горизонте с польскими конфедератами — эдакий модернизированный вариант Дмитрия Самозванца.
