— Господа мои, пора, я так думаю, оружие выбрасывать к чертовой матери. Негоже как-то политическим беженцам в посольство с таким арсеналом заявляться…
Мазур посмотрел на Леона. Тот и не думал протестовать — ну да, сам по дороге через лес говорил, что трижды за четверть века в посольствах отсиживался, политес знает… Да и ему самому следует разоружиться…
Пулеметная очередь! Лаврик рванул с места на третьей скорости, немилосердно насилуя мотор и сжигая покрышки. Выскочивший справа броневик со скрежетом затормозил, и оттуда дали вслед еще одну очередь. Мазур успел заметить: такой же «Панар», с той же эмблемой. Даже если бы те, из первого, успели связаться с коллегами по рации — во что плохо верится, — кто мог догадаться, кто они такие, и где их следует перехватывать? Вероятнее всего, второй броневик катил себе по своим делам — но тоже посчитал своим долгом прилипнуть, как банный лист. Чем-то им категорически не нравился лицейский автобус с выбитыми стеклами, набитый вооруженными людьми…
Когда они достигли середины аллеи, броневик показался позади, но оттуда уже не стреляли, не будут рисковать, суки, любой промах — и пули вынесут окна посольства, уже видневшегося впереди… Ага, у ограды нет ни единого солдата или полицая, как Леон и предсказывал…
Уже совсем близко была высокая ажурная ограда, такие же, искусно отлитые еще до Второй мировой полукруглые створки ворот — бывшее владение какого-то французского коммерсанта, после провозглашения независимости решившего не искушать судьбу и убраться из страны: тут-то наши у него по дешевой цене и купили усадебку, небольшую, но добротно построенную, для немногочисленных дипломатов и прочих вполне хватило…
Мазур понял, что Лаврик не собирается тормозить — броневик сидел на хвосте. Прыгнул к сиденью, подхватил Принцессу, прижав ее к мягкой спинке.
Удар, грохот! Автобус с маху распахнул ворота, вмиг порвав тоненькую, на манер собачьей, цепочку, которой были перехвачены створки, пронесся еще метров пятьдесят и с отчаянным визгом тормозов остановился у парадной лестницы посольства, неширокой и невысокой.
Мазур оглянулся. Броневик остановился в метре от распахнутых, чуточку покореженных ворот. Ну, где уж теперь стрелять — опоздали, три танкиста, три веселых друга…
— Господа! — громко провозгласил Лаврик. — Убедительная просьба оставить в таратайке все оружие, и, естественно, боеприпасы. Могу заранее обрадовать, что политическое убежище всем гарантировано — но испрашивать его следует в приличном виде, чтобы не пугать дипломатов…
Подавая пример, он первым вынул из кобуры «беретту» и бросил ее в проходе меж креслами. Тут же началось массовое разоружение: и свои, и импортные складывали кто в проход, кто на свободные сиденья автоматические винтовки, «клероны» и «узи», подсумки с магазинами, гранаты, пистолеты, ножи. Лица у многих «не наших» были настороженными, но командам Леона, поторапливавшего своих орлов, они подчинялись, пусть и нехотя. Конечно, красный флаг с серпом и молотом, висевший над парадным входом, многих чуточку пугал: вряд ли кто-нибудь из них рассчитывал, что однажды придется просить убежища на советской территории. Но куда ж их девать, не выкидывать же по дороге эту ораву — вооруженную до зубов и наверняка не захотевшую бы оставаться на обочине. Ладно, кто-нибудь из них Лаврику пригодится — а уж Леон в первую очередь…
Двустворчатая дверь распахнулась, и оттуда вышли несколько человек — сразу видно, держась опасливо. Возглавляя четырех цивильных, впереди двигался товарищ Панкратов в белоснежной парадной форме, при кортике, с нешуточным разноцветьем орденских планок. Обеими руками он держал перед собой красное знамя на коротком древке. Размахивая им, спустился на нижнюю ступеньку и встал перед автобусом, вопя (естественно, по-русски, ибо иным языкам был не обучен):
— Это территория Советского Союза! Прошу прекратить происки и немедленно…
— Семен Иваныч! — откликнулся Мазур, первым выпрыгивая из автобуса: — Что ж вы на своих-то?
Опустив алое полотнище в траву, Панкратов таращился на него оторопело, севшим голосом выговорил:
— Кирилл… Живой…
— Ну да, — сказал Мазур устало, — есть у меня такая привычка — жить, нравится она мне…
Показался Лаврик со своим драгоценным узлом, опустил его на мощенную тесаным камнем дорожку. Блаженно потянулся. Вышедшие из автобуса люди как-то сами по себе образовали две группы. Одна, из четырех человек, облегченно улыбалась (и, судя по лицам, прикидывали, не удастся ли тут раздобыть чего выпить). Другая, более многочисленная, выглядела не так беспечно — лица хмурые, подозрительные, как будто они всерьез боялись, что их немедленно начнут ссылать в Сибирь или по крайней мере с ходу запишут в компартию. А вот хрен вам, безыдейные наемники мирового капитала, столь высокую честь надо еще заслужить…
Мазур оглянулся. У ворот, опасаясь пересекать некую незримую черту, топтался хмырь в черном берете с разлапистой армейской эмблемой. Легко взбежав по ступенькам, Мазур подошел к послу (от которого исходил аромат не вчерашнего, а свежепринятого) и сказал командным тоном:
— Отправьте кого-нибудь к воротам, чтобы вышибли отсюда этих типов вместе с их жестянкой…
И стал спускаться по лестнице, слыша, как за его спиной посол что-то яростно и повелительно шепчет своим. Не успел Мазур вернуться к автобусу, как его рысцой обогнал товарищ Нифантьев и, заранее состроив зверскую физиономию, кинулся к воротам. Посол громко крикнул вслед:
— Ты там с ними построже! У тебя сейчас за спиной Советский Союз! И чтобы никаких!
— Ну, Кирилл, молодцом! — воскликнул Панкратов. — И в огне не горишь, и в воде не тонешь!
— И такая привычка есть… — вяло откликнулся Мазур.
Хотелось засадить стаканчик чего-нибудь крепкого — и он не сомневался, что в ближайшее время это ему удастся. Глядя на восторженно-глупое лицо вице-адмирала, уже не сомневался: пройдет не так уж много времени, и это незатейливое их прибытие непременно ляжет в основу очередной байки Панкратова о своем героическом прошлом. И сам Панкратов будет верить, что все происходило именно так.
Ну что же… И добро не победило зло, и зло, в общем, над добром не восторжествовало. Кое в чем они крупно проиграли, кое в чем выиграли — вон как Лаврик умильно глядит на свой узел, да и Принцесса целехонька. А главное, все вернулись живыми, не поцарапанными, а такое не всегда случается…
— Кирилл… — бдительным шепотом сказал ему на ухо Панкратов, — а вон те — кто?
— Политические беженцы, — сказал Мазур.
— Коммунисты, надеюсь?
— Все до одного, — сказал Мазур.
И направился в автобус. Что-то мешало ему под правой подмышкой, и он не сразу вспомнил, что это коробка с медалью и дипломом, подписанным полковником Мтангой, неизвестно теперь, уцелевшем ли. Криво усмехнулся, махнул рукой и неторопливо поднялся в автобус.
Принцесса полулежала с крайне изнуренным видом. Уставясь на него взором умирающей газели, тихонько спросила:
— Все кончилось?
— Ну да, — сказал Мазур.
— Я у красных?
— Ты на территории великого и могучего Советского Союза, — сказал Мазур. — В полной безопасности.
— Спасибо, — скорбным голосом произнесла она, полузакрыв глаза.
— Всегда готов, — проворчал себе под нос по-русски Мазур и, бесцеремонно ее поворачивая, принялся стягивать с нее камуфляжную куртку.
Потом присел на корточки и расшнуровал тяжелые ботинки. Стянул один. Принцесса дернулась и охнула: ну конечно, нога сбита в кровь, наверняка и другая в том же виде… Уже осторожнее снявши второй ботинок. Критически обозрев ее ноги, покрутил головой, подхватил под коленки, под спину и вынес из автобуса. Краешком глаза видел, что броневик катит прочь, а от ворот возвращается, сияя улыбкой триумфатора, товарищ Нифантьев, так, должно быть, и не знающий еще, в какую глухомань его собирается запихнуть посол. А впрочем, неизвестно еще, останутся ли здесь геологи. Ничего еще толком неизвестно, одно ясно: Мазуру со товарищи здесь, вот радость, больше делать нечего…
